Вот чего она ждала! Они вернулись к ней, хотя прошло так много времени.
– Идем, Элизабет, пошли, Алекс, – бормочет Вивасия. – Идемте домой.
На обратном пути детские пальчики обвиваются вокруг ее пальцев. Ощущение такое неестественное, будто малыши не привыкли держаться за руку взрослого человека. Вивасия с нежностью глядит на их головки. Она не видела детей четыре года.
Женщина сжимает их руки в своих, преисполненная радости или безумия – это так тесно связано, – и дети с любопытством смотрят на нее, а потом быстро отводят взгляд.
Вивасия думает о приемных детях, которых раньше брала под опеку: некоторые из них, когда приезжали, не могли даже поднять на нее глаз. Но как же далеко они продвигались впоследствии! Как вырастали во всех отношениях под ее присмотром! Они расцветали, пока… пока однажды все это не прекратилось…
Она непроизвольно крепче сжимает детские ручонки, может слишком сильно, потому что мальчик начинает дрожать. Его сестра смотрит на него, и под ее взглядом он успокаивается.
Воздух вокруг них становится прозрачным, день вступает в свои права. Вивасия резко останавливается. Волчья Яма – замкнутое сообщество жителей, и все они до единого будут следить за ней с детьми. Неизменно стоящая на посту Джеки Дженкинс уже осталась позади.
Вивасии больше нельзя брать детей на попечение, и найдется немало дотошных граждан, которые сразу донесут на нее, как сделали в прошлый раз.
Она дергает детей за руки, не грубо, но достаточно сильно, чтобы стало понятно: они меняют направление.
– Теперь мы пойдем домой, – говорит Вивасия. – Сюда.
На ходу она окидывает детей взглядом. Элизабет одета в платье из темного вельвета. На Алексе – рубашка, которая, вероятно, когда-то была его лучшей, выходной, но теперь превратилась в обноски. Джинсы у него коричневые, однако, приглядевшись, Вивасия понимает, что раньше они имели обычный темно-синий цвет. Одежда на обоих влажная, то ли от дождя, то ли от росы на траве.
Вивасия идет вперед и тянет за собой детей. Не страшно, что у них ничего нет, бывало и похуже. Однажды к ней попала малышка, завернутая в полотенце, да еще в старое и жесткое. Вивасия сорвала его, как только соцработница передала ей девчушку, и сразу надела на нее новехонькую пижаму. Именно на такой случай в доме у Вивасии всегда лежала наготове стопка новой детской одежды разных размеров. Правда, в последнее время применения ей не находилось. Имя Вивасии больше не значилось в списке тех, кто может срочно прийти на помощь. Его не было вообще ни в каком списке. Но от одежды она не избавилась. Знала, что дети в ее жизни еще появятся. И упорно молила Бога, в которого не верила, чтобы такой день настал.
На главной дороге Вивасия затаивает дыхание. К ее дому можно подойти сзади, в том месте, где рядом с покореженным железным столбом отвалилась одна из секций забора, что ничуть не беспокоит остальное сообщество, ведь это далеко от их домов, а потому не является пятном на созданном ими безупречном жизненном пространстве.
Но почему нужно скрываться? Вивасия не делает ничего плохого, за исключением того случая. Да и тогда во всем был виноват он, а не она, однако его больше здесь нет, чтобы ответить за все.
Вивасия решительно вздергивает подбородок – бравада, о которой она, может быть, еще пожалеет. А теперь… Она так долго ждала этого дня. Пусть смотрят, пусть приходят.
Сжав еще раз в своих руках маленькие холодные ручки, она проскальзывает в калитку, до сих пор открытую настежь, и ведет детей к своему дому.
На кухне Вивасия вместе с детьми подходит к столу. Стол – сердце дома, так говорила мать, а ей – ее мать раньше, когда они обе были еще живы. Вивасия соглашалась с ними, пока были люди, собиравшиеся за этим столом. Он сидел за этим столом, когда был здесь, и дети. Другие – тоже. Друзья, как она их называла тогда, теперь – просто соседи. Подавали чай и разные напитки, в том числе шипучие, которые так любят дети, но она всегда стремилась соблюдать баланс между шипучками и более здоровым питьем.
Много детей прошло через этот дом, но последние двое – те, что теперь вернулись, стали для нее как родные. В родительском доме их не ждало ничего; пребывание здесь, с ней, было не просто передышкой от жизни с вечно скандалящими матерью и отцом. Впервые Вивасия осмелилась надеяться, более того, она начала задумываться, не усыновить ли их.
Такая тонкая линия разделяет опеку и настоящий прием в семью. В тот раз она дерзнула начать приготовления к последнему.