На перекрестках стояли военные патрули. Плывущая по улицам толпа обходила их, оставляла вокруг этих серьезных людей в серых комбезах широкие проплешины пустоты.
Я остановился, прижавшись к стене, разглядывая один из патрулей.
Военные стояли по двое, неслышно переговариваясь и безучастно поглядывая по сторонам. Они тоже выглядели одинаковыми: прямые спины, усталые взгляды, короткие стрижки. Светлые серебристые комбезы и высокие серые ботинки. Точь-в-точь как были у Петера. Уж я-то мог быть уверен в своей памяти. Совпадало даже количество заклепок. Выходит, и правда его форма была настоящей?
Патрули попадались почти на каждом перекрестке.
Сперва я решил, что это ищут меня. Опасного преступника, сбежавшего убийцу, однорукого бандита. Но никто не обращал на меня внимания, никто не вглядывался в мое лицо с подозрением, никто не пытался остановить.
Никому в этом городе не было до меня дела.
Я шел, держась у стены, обходя детей, собак и котов, лавируя под ногами у взрослых, спокойно минуя один патруль за другим. Прожекторы аэробусной станции отчетливо виднелись впереди, служа для меня ориентиром.
Правая рука болела, швы зудели и жутко чесались. Все сильнее хотелось есть, мой желудок молил о пощаде, заставляя ежиться и все чаще сглатывать слюну, чуя очередной хоть немного съедобный запах. Ноги начали заплетаться.
Энтузиазм покидал меня вместе с последними силами.
То и дело теряя лучи прожекторов за высоченными стенами зданий, все чаще натыкаясь на людей и путаясь в своих собственных ногах, в конце концов я вышел на небольшую площадь перед аэробусной станцией и без сил уткнулся в сетчатый забор.
Там, за этим забором, впереди, простиралось ровнехонькое гладкое поле, расчерченное желтой светящейся краской на взлетно-посадочные полосы. На некоторых стояли огромные пузатые грузовики, серые и черные, с цветными эмблемами компаний на боках, на других — длинные пассажирские, белые, тонкие, с множеством окон. С самого края были полосы для маленьких ярких аэротакси и разного личного транспорта.
Я стоял, зачарованно разглядывая аэробусы, вцепившись пальцами уставшей руки в проволоку забора, и пытался вспомнить, что же собирался делать дальше. Нос чуял неподалеку еду, разум отказывался работать без подпитки. Пришлось отвернуться от аэробусов и заставить себя преодолеть гордость, занявшись сперва поисками ужина. К тому же, на улице быстро темнело, а глухая ночь, на мой взгляд, куда больше подходила для моих сверхсекретных планов.
Обойдя забор по периметру, у входа в аэровокзал я наткнулся на крохотную покосившуюся забегаловку, из дверей которой просто волшебно пахло мясом со специями. Вывески над дверями не было, на стенах белели остатки штукатурки, местами облезлые, местами покрытые граффити. Но запах был не сравним ни с чем.
Стараясь не шуметь, я осторожно приоткрыл дверь и вошел в густой полумрак.
В маленьком зале на выложенном плиткой полу теснился десяток высоких столиков, за ними ели и пили большие люди в форменных куртках с эмблемами компаний — такими же, как на бортах аэробусов за забором. Они громко смеялись, много говорили, хлопали огромными руками по столешницам, курили вонючие дымные сигареты, спорили на десятке разных языков.
Они отличались от серых людей на улицах, правда сказать, в чем именно, я бы не смог. Может быть, от них пахло дорогой, а не застойной грязью переулков.
Обойдя всех стороной, я пристроился в уголке, кое-как вскарабкавшись на высокий шаткий стул. Открыв рюкзак, я нашарил кошелек со своими сбережениями, надеясь, что их хватит хотя бы на порцию бульона или кусок хлеба.
Внезапно прямо над головой раздался громкий голос, заставивший меня подскочить на полметра:
— Что такая грязнющая козявка делает в нашем шикарном ресторане?
Я, обернувшись, увидел за спиной крупного мужика с пышными черными усами и мясистым красным носом. Он был в форменной куртке водителя аэробуса, туго натянутой на круглом, торчащем вперед, как бочка, пузе. На груди светилась надпись «Венера Энерджи».
— Пахнет тут вкусно, — я не растерялся и сказал так, как есть. — Вот, решил зайти. А нельзя?
Внутренне сжавшись в комок, я был готов к ругани и злости.
Но усатый мужчина рассмеялся от души.
— Я запрещаю, что ли, нэ? — качая головой, сказал он. — А мамка твоя знает, где детеныш пропадает ночами?
Широкая ладонь мягко, но предостерегающе легла мне на здоровое плечо, заставляя напрячься сильнее.
Чего ему надо от меня, блин?
— Нет мамки у меня, — я повел плечами, сбрасывая его руку. — Где хочу, там и пропадаю.
— Не местный, нэ? — спросил мужик уже не так громогласно, как прежде. — Погорелец, что ли?
Я молчал, глядя перед собой в одну точку. Если не обращать внимания, то он уйдет… так ведь? Покажу ему, что не заинтересован в разговоре.
Мужик явно сделал для себя совсем иной вывод, потому что довольно грустно вздохнул, отодвинул стул и сел рядом.
— В новостях уже было об этом, понятное дело, — тихо сказал он, наклоняясь ко мне. — Пробежались среди прочего, будто игрушки всё это. Пришлось самому потом в Сети искать. Случайное возгорание, говорят. Да только я знаю, что в такой ливень дотла выгореть целый дом не может.
Я навострил уши, сохраняя безучастное лицо. Усатый мужик снова воспринял это по-своему.
— Да я все понимаю, ты не парься, — сказал он сочувственно. — Сбежал ты, там же у вас мало что осталось — слыхал я про ваш поселок, кучка домишек вдоль железной дороги. Как оно там сгореть могло — ума не приложу. Всю ночь и с утра еще ливень такой шел — жуть. Сколько там этажей было, одиннадцать, нэ? И все до фундамента. Видел-видел я фото в Сети. Страшная картина.
Где-то посреди его проникновенного рассказа я не смог удержаться и повернулся к нему всем телом, даже не пытаясь скрыть удивление. Он явно говорил о моем родном городке, но пожар?
Одиннадцать этажей, до фундамента. Мой дом?
Усач продолжал качать головой с выражением вселенской грусти на лице.
— Люди пишут — один мальчик только погиб, — сказал он, смахивая толстым пальцем невидимую слезу. — Совсем юный был, а даже костей почти не осталось. У меня племяшка троюродная махонькая, прям как он или ты. Остальные успели выбежать, нэ?
Он явно ждал моей реакции. Я кивнул головой, изображая вселенскую скорбь и печаль. Получалось, на мой взгляд, не очень, но ему хватило, чтоб продолжить:
— Пишут, с крыши пожар начался… Только чему там гореть, в бетонной коробке, под проливным дождем?
Он нагнулся ко мне еще ближе, усы его встопорщились, таинственно покачивая кудрявыми кончиками. Глубокомысленно подняв палец, он заглянул мне в лицо.
— И потому думаю я, что это был непростой пожар. Лунному Союзу только дай волю… Ежу понятно, что это была бомба! Хотели взорвать шахты по добыче руды, да, видно, промахнулись! Понимаешь, нэ?
Усач похлопал меня ручищей по плечу и только тут заметил пустой рукав куртки.
— Это тебя на пожаре так? — сразу нахмурился он.
— Нет. С поездом подрался, — ответил я, резко поворачиваясь к нему другим боком. В мозгу заскреблось опасение, что не в меру эмоциональный мужик начнет меня жалеть, как остальные взрослые.
— Надо же, урок на всю жизнь! — вместо этого сказал он, поднимаясь со стула. — Ладно, вставай, мальчик. Идем, кормить тебя будем!
— Но у меня почти нет денег, — слабо запротестовал я, чувствуя, как желудок встрепенулся на слово «кормить».
Усач скривился и только рукой махнул. Я покорно пошел за ним к барной стойке, уже с меньшей опаской глядя по сторонам. Пока всё складывалось довольно неплохо.
После порции мяса и овощей, щедро начинявших огромную хрустящую лепешку, я уже точно не мог никуда лететь, бежать или прятаться. Хотелось только свернуться в клубок и спать. Даже рука стала тревожить меньше, соглашаясь с остальным организмом.