— Что? Разве ты не развязывал войн? — спросила она, забавляясь. — Мистер император? Полагаю, программа просто подыграла тебе и подарила трон?
— Война была необходима, — сказал я. — Для объединения. Когда я был моложе, мой Штат состоял из сорока различных королевств, все ютились на одном континенте. Кровопролитие не прекращалось. Только объединение остановило его.
— Конечно, — сказала она, глотнув вина. Похоже, ее не волновало, какого оно сорта. — Ты еще не обнаружил затерянный континент?
— У нас нет такого.
— Конечно же есть. Затерянный континент есть всегда. Программа позволит его неожиданно обнаружить, когда твоя жизнь начнет казаться пресной. У тебя появится новый смысл в жизни. Тебе снова будет чем заняться пару столетий, пока ты не состаришься настолько, что даже технологии Модеров не смогут поддерживать твой мозг в рабочем состоянии. Затем несколько лет поживешь в мире и спокойствии, пока не умрешь.
Ее губы растянулись в самодовольной улыбке.
— Я читала о фэнтезийных Штатах. Затерянный континент, как правило, находится в одном из немногих мест, скрытых от вашей магии.
«Запиши все это, Беск», — подумал я, но внешне только улыбнулся и сказал:
— Мы разберемся с ним, если это произойдет. Меня больше интересуешь ты и твоя война. Да, я совершал ужасные вещи, но по крайней мере в моей жестокости был смысл. А ты говоришь, что начала войну только для того, чтобы загубить человеческие жизни.
— Человеческие жизни? Сомневаюсь, что Модеры обращают много внимания на то, что я делаю.
— Я не имею в виду жизни Модеров, — сказал я. — Я имею в виду людей, погибших в твоем Штате. Во время войны.
Она пренебрежительно шевельнула пальцами.
— Этих? Они же просто биты в машине.
— Просто биты в... — Я вскинул голову. — По-моему, ни от кого я не слышал ничего более примитивного, а я сражался даже с варварами!
Пожав плечами, она допила вино.
— Ты действительно не считаешь машинорожденных настоящими людьми?
— Конечно нет, — ответила она. — Все их «чувства» — сплошная подделка.
— То, что мы чувствуем, тоже подделка.
— У нас есть тело. Ну, оставшийся от него кусочек.
— Что такого особенного в теле? — требовательно спросил я.
Беск и Шейл... они мои друзья. Я чувствовал необходимость высказаться в защиту их и им подобных. Мои подданные не просто какие-то биты в машине.
— Да, у нас есть мозг, у тебя и у меня. То, что мы «чувствуем» и «думаем», — это результат химических процессов внутри наших голов. Разве это отличается от эмоций машинорожденных? Биты или гормоны, какая разница?
Она посмотрела на меня в упор.
— Конечно, разница есть. Этот мир, каждый из этих миров... они фальшивые.
— Так же, как и «реальный мир». Когда люди снаружи прикасаются к предметам, они «чувствуют», как электроны материи передают электромагнитные сигналы в электроны их пальцев. То, что они «видят», — это фотоны, попадающие на сетчатку глаз. Все это энергия, запрограммированная в очень маленьком масштабе.
— Очень научно для фэнтезийного Штата.
— Фэнтезийный не обязательно означает примитивный, — возразил я. — Насколько помню, я где-то читал, что Модеры признают права машинорожденных. Разве они не оставляют Штат жить своей жизнью после смерти живорожденного?
— Ага, — сказала она. — Но в итоге они повергают Штат обратно в хаос, затем забрасывают туда новорожденную реальную личность, чтобы, повзрослев, она там правила. Но это к делу не относится. Чего ты добился в своей жизни? По-настоящему?
— Я объединил...
— Из того, что они не могли запрограммировать в Штате изначально? — уточнила она. — Что-то реальное.
— Я уже сказал, что не согласен с твоим толкованием реального.
— Но согласись, что они могли бы изначально устроить в твоем Штате всеобщую гармонию, так? С налаженным мировым правительством?
— Полагаю, да.
— Они считают, что должны нас чем-то занимать, развлекать. Отвлекать. Это и есть наши жизни — сложные развлекательные симуляции. Они заставили меня родиться в Штате, в котором господствует устаревшая социальная система из прошлого Земли, чтобы я изменила ее, решая проблемы, которые в реальном мире решили столетия назад. Бессмысленно.
Я сложил руки на столе и посмотрел в окно.
— Что? — спросила она.
— Ненавижу проигрывать спор, — сказал я. — Но ты права. Это... это беспокоит меня.
— Хм, — произнесла она. — Не ожидала, что ты это признаешь.
— Проблему представляет не сама симуляция, — сказал я. — Машинорожденные — люди, и то, что они чувствуют, что я чувствую, реально. Что я ненавижу, так это способ, каким Модеры подрывают наш авторитет. Думаю, я бы смирился, если бы не грызущее беспокойство о том, что они делают испытания достаточно трудными, чтобы заинтересовать нас, но не настолько трудными, чтобы мы проиграли. Но нам хотя бы может угрожать смерть.
— Ха! — сказала она, махнув рукой. — Это миф.
— Что? Конечно же нет.
— О, да. Клянусь. Живорожденные не умирают от других причин, только от старости. По крайней мере, пока не достигнут поздних веков своей жизни. Тогда Модеры начинают позволять им сталкиваться с живорожденными из других Штатов. Мы можем убить друг друга, но наши симуляции... нет, в них нам не угрожает никакая опасность. Я видела Штаты, где живорожденные абсолютно ни на что не способны — и все равно добились необходимого минимума из того, что должны были сделать.
Я не ответил.
— Ты не веришь мне, — заметила она. — Я могу предоставить...
— Я верю тебе. Я знаю.
Я знал. О, мне совсем не хотелось это озвучивать, даже думать об этом, но я предполагал такой оборот. Еще с моей первой поездки в приграничный Штат, когда во мне зародилось беспокойство.
Это была настоящая причина, по которой я избегал другие Штаты и других живорожденных. Все, что мы делали, было подобно игре тех людей на улице, вооруженных пистолетами с краской. Наши жизни — игры.
Мое тайное беспокойство заключалось не только в том, что я могу оказаться обычным, но и в том, что со мной нянчатся. Как с малышом в колыбели.
— Мне жаль, — сказала она. — Лучше, когда мы можем просто притворяться, да?
— Лучше — это сомнительное определение, — ответил я, снова посмотрев в окно. Опять пошел дождь. — Я по-прежнему думаю, что в наших жизнях есть смысл. В успехах, которых мы добиваемся, в том, кто мы.
— О, я не говорю, что смысла нет. Я просто считаю, что нам не следует позволять им преподносить его на блюдечке с голубой каемочкой. Как, например, эту встречу. Я игнорировала всех других живорожденных, которые просили о встрече со мной.
— Почему же пришла сейчас?
— Потому что ты первый, кто выбрал меня из конца списка совместимости. Мне стало любопытно.
Софи рассматривала меня, взмахивая длинными ресницами. Как там она сказала? Любопытно? Тогда зачем выбирать красивое платье и наносить макияж?
«Боги, — подумал я, глядя на нее. — Боги, я действительно нахожу ее интересной».
Как неожиданно. Я потянулся за другим бокалом и обнаружил на столе слова, появившиеся возле пролитого вина. Их словно выткали в самой скатерти.
«Я ИДУ, МАЛЫШ. ТЫ БУДЕШЬ КРИЧАТЬ. Я СДЕЛАЮ ЭТО ДЛЯ ТВОЕГО ЖЕ БЛАГА».
«Черт возьми, Мелхи, — подумал я. — Не сейчас».
Не хотелось даже думать о том, как он взломал общий Штат.
— Пойдем отсюда. — Я встал и передвинул салфетку на послание Мелхи.
— Пойдем?
— Еда меня не интересует.
Она пожала плечами, поднимаясь.
— Мы оба просто мозги, плавающие в питательной жидкости. Пища — это для удобства. Она помогает нам притворяться.
Мы покинули столик, прошли мимо озадаченных слуг, кативших к нам заполненную едой тележку. Я направился в холл, где находилась поднявшая меня коробка. Однако не стал в нее заходить, а открыл дверь, на которой была надпись "Лестница".
Софи последовала за мной.
— Прекрасная смена обстановки, — произнесла она, рассматривая холодную каменную лестницу.
Я начал подниматься по ступенькам.