– Тут стандарт, как и во всех отелях, – Хиддлстон, наконец, присаживается рядом с Крисом и берет свою чашку, – негласный, конечно, но некрасивую девушку не возьмут.
И Хемсворт рад деликатности англичанина.
– Я, кажется, обещал вам таблетку от головной боли? – Том вопросительно смотрит на Криса, – она все еще нужна?
– Нет, спасибо.
Только не тишина.
– Я хотел спросить, – наверное, слишком поспешно говорит Крис, – в самом конце на концерте, вы играли что-то не обозначенное в программке. Я бы хотел узнать название...
И Том вдруг улыбается. Светлой, какой-то детской, чуть смущенной улыбкой, от которой в груди теплеет. От уголков глаз разбегаются тонкие едва заметные морщинки...
– Это я сам написал, – тихо говорит он и быстро смотрит на Хемсворта, будто считывая реакцию, – я не думал, что буду играть ее, но... – он чуть морщит лоб, подбирая слова, – знаете, так иногда бывает. Я просто понимаю, что должен сыграть.
И снова вопрос во взгляде. Будто бы музыкант не уверен, должен ли вообще говорить.
– Вы сыграли не зря, – Крис почти судорожно делает большой глоток, – а запись этого произведения можно где-нибудь найти?
– Запись? – удивленно переспрашивает Том, – нет... Я не записываю то, что сочинил сам. Но, если хотите... – он чуть медлит, и Хемсворт вздрагивает от странного чувства волнения, пришедшего словно ниоткуда, – я мог бы сыграть для вас.
От этого предложения Крис зависает на несколько секунд, не зная, что сказать, а потом хрипловато выговаривает:
– Хочу.
Музыкант дергает уголком рта, обозначая улыбку, и встает.
И спустя несколько минут, Хемсворт заворожено наблюдает за тонкими пальцами, почти осторожно касающимися клапанов.
Том будто гладит инструмент, прося петь.
Прозрачные глаза закрыты, на бледном лице синий холодный отсвет.
И возвращается то самое ощущение, что не отпускало так долго. То, от чего выходя из зала, Крис не совсем понимал, где находится. Все тело будто пронзают тонкие иголки, задевающие каждое нервное окончание... И остается только сосредоточенное лицо Тома, словно выхваченное из тьмы бледным пятном света.
Музыка заливается в сознание чем-то волнующим, холодным... И Крису кажется, что она везде. В воздухе, в теле, под кожей... Она оплетает тонкой электрической сетью, проникающей все глубже.
Больно.
Безысходность, падение, оставленность... Мрак, однажды проникший в душу, больше не отпустит. Не уйдет. Выпьет по капле, забрав все светлое.
И оболочка, что осталась – грязная, отвратительная, испятнанная грехом – больше никогда не очистится. Потому что грязь несовместима со светом.
На лице Тома словно проступают черные линии. Тонкие, ломаные... Оплетают закрытые глаза, рвут тонкую кожу...
Холод охватывает все существо. Музыка словно превращается в жидкий азот. И Крис уже уверен, что еще несколько нот и сердце замерзнет.
Нет... не мышца, перегоняющая кровь, а сердце. То, что чувствует.
И вдруг все обрывается.
Резко, словно вилку выдернули из розетки.
Хемсворт в оцепенении смотрит на музыканта, не в силах шевельнуться. Заглядывает в его потемневшие мутные глаза. И вдруг...
По впалым щекам Тома, оставляя влажные дорожки, катятся блестящие в темноте слезы.
Крис, не совсем отдавая себе отчет в том, что делает, встает, медленно подходит к флейтисту и касается большими пальцами его лица, стирая влагу.
И шепчет:
– Этого нет, Том. Ты слышишь? Это только иллюзия. Тьма не тронет тебя.
Слова приходят ниоткуда. Хемсворт просто говорит то, что рождается в голове. Не анализируя, не думая о значении. Он просто знает, что Тому нужно сейчас именно это.
Хиддлстон опускает руки с флейтой и, хватая ртом воздух, пытается отвернуться. Но Крис не дает ему этого сделать. Хватает за хрупкие плечи и дергает на себя.
И вот тут его словно прошибает молния.
Хрупкое тело, холодные глаза... и приоткрытые, влажные от слез тонкие губы.
Хемсворт медленно наклоняется к этим губам и мягко прикасается, пробуя на вкус. Том дергается, в попытке отстраниться, но Крис только притягивает его ближе, усиливает напор. И чувствует вдруг, как губы музыканта раскрываются, как он едва заметно подается вперед...
Осознание обжигает.
Он, Крис Хемсворт, уволивший фотографа только по подозрению в гомосексуальной связи, целует мужчину. Да, не просто целует... А осторожно прижимает к себе, скользя ладонями по худой спине.
Это ведь... мерзко!
И Крис с силой отталкивает флейтиста от себя. Так резко, что тот впечатывается лопатками в стену.
– Я не... гей! – Хемсворт почти выкрикивает это.
Так, будто это Том набросился на него с поцелуем.
И запоздало понимая, что виноват-то как раз он сам, Крис отступает на шаг, пугаясь происходящего.
Хиддлстон сейчас легко может вызвать полицию. То, как Крис толкнул его наверняка записали камеры.
Но музыкант только молча смотрит немигающим прозрачным взглядом, будто пытаясь понять, что произошло.
– Мне лучше уйти, – Хемсворт делает еще шаг назад, – извините.
– Ничего... – голос у Тома совсем пустой, – вы не виноваты.
– До свидания, – Крис скомкано кивает и почти бежит к выходу.
Просто уйти и забыть. И отвратительный инцидент, и пустой взгляд Тома, и губы... Холодные, влажные от слез...
Черт!
Крис выскакивает в коридор и со всей силы захлопывает за собой дверь.
***
Едва дверь захлопывается, Том прижимает ладони к пылающему лицу, пытаясь успокоиться.
Что ему сейчас поможет так это виски из минибара. Плевать, что завтра встреча с продюсером. Ее можно перенести и на вечер.
Хиддлстон давит на кнопку и выдергивает из шкафчика бутылку. Прислоняет холодное стекло ко лбу и выдыхает сквозь зубы.
Сколько раз зарекался не заводить знакомств, любое из которых, при его... проблеме, всегда заканчивалось плачевно. И вот... в очередной раз на те же грабли. Типичный случай.
Ведь он знал... Знал, что все вот так вот и кончится.
Давно пора понять, что надеяться на изменения глупо.