Крис тушит бычок о перила и кидает в воду, руководствуясь тем, что все равно никто не видит. И запрокидывает голову, вглядываясь в серое темнеющее небо.
– Думаешь, это все? – серая хмарь, именуемая здесь облаками, двигается в одном, известном только ей и метеорологам, направлении. – В смысле... со всей этой мистической дрянью.
– Если ты про мои когти, то вот они, – интонация Хиддлстона холодеет, и Крис чувствует холодное прикосновение к ладони, когти чуть царапают кожу. – И да, твоя душа. Я не претендую ни на что. То, что я взял ее...
– Как это ощущается? – Крис машинально сжимает ладонь Тома в своей. – Я в том плане... Я ничего не чувствую.
– Ты и не будешь, – пальцы музыканта вдруг становятся снова человеческими. – Это просто... моя ментальная метка. Если кто-то взглянет, будет знать, что душа не свободна. Я могу...
– Оставь, – Хемсворт прижимает его руку к своей груди. – Так ты будешь точно знать, что я хочу только тебя.
– Я знаю, – Том надавливает ладонью так, что Хемсворту почти больно. – Я сейчас жив только благодаря тебе. Те пули... Клоун в машине был всего лишь приманкой, то, что он читал – не смогло бы убить даже муху. Им надо было неожиданно выстрелить в меня, чтобы я не успел среагировать. Я понял это слишком поздно. На пулях были выбиты слова заклинания, убивающего таких, как я. И если бы не твоя душа... Ее энергия помогла мне. Ты поэтому и спал так долго – тебе нужно было восстановиться. Именно поэтому я...
– Я думаю, что тебе она нужнее, чем мне, – Крис улыбается. – Серьезно. Я ведь даже не знал до этого момента, что она у меня вообще... есть, что это не сказки, которые рассказывают в церкви.
– Она не такая, как они ее описывают, – Хиддлстон ведет ладонь по груди Криса. – Она теплая. Родная. Не знаю, как сказать. Там много любви. Жаль, что ты не можешь видеть.
От слов Тома по телу ползут теплые волны. Хемсворт облизывает губы и, не совсем себя контролируя, подается к музыканту все телом. Вжимает того в ограждение, собственнически опускает ладони на ягодицы, утыкается лицом в шею Тома, втягивает теплый мягкий запах.
Хиддлстон ласково гладит его по волосам, словно ребенка. Тонкие пальцы чуть подрагивают.
– Знаешь... – в голосе нежность, – ты ведь единственный, кто любит меня. У меня больше нет никого, кроме тебя. Ты столько сделал для того, чтобы быть со мной...
– Я корыстен, – невнятно бормочет Хемсворт, занятый тем, что трется о бедро Тома. – Хочу тебя со мной. Всегда. Ты мой, понял?
И чувствует, как Том нежно улыбается, обнимая его за шею.
***
– Повернись на бок, – хрипло просит Хемсворт. – Том...
С пальцев капает смазка, Том тяжело сипло дышит. Крис закусывает губу и проводит кончиками меж ягодиц музыканта. Смазывает мягкую кожу. То, что Том такой гладкий сводит с ума.
Хемсворт кружит кончиками пальцев вокруг напряженного сжатого входа, одновременно гладит хрупкие плечи музыканта. Том, словно ребенок, поджимает колени к животу, сжимая ноги. Всхлипывает от каждого прикосновения. Подается за рукой Хемсворта, пытаясь насадиться на пальцы.
– Не спеши... – пошло шепчет Крис. – Почувствуй. Почувствуй, как я проталкиваю их. Медленно... Давай, расслабься. Вот так, Томас...
Музыкант ловит ртом воздух, вцепившись в ладонь Хемсворта. А тот осторожно, миллиметр за миллиметром, проталкивает сразу два пальца, дурея от ощущения растягивающихся бархатных мышц вокруг.
– Жарко... – одними губами шепчет Том. – Мне жарко... Крис, пожалуйста...
– Хочешь их полностью? – Хемсворт чуть шевелит пальцами. – Хочешь, да?
– Да... – жалобно просит музыкант. – Мне надо...
Крис облизывает губы и, придерживая Тома за бедро, резко двигает рукой, вталкивая пальцы на всю длину. Хиддлстон ахает, всхлипывает, весь выгибается – подушечки проехались по простате.
– Нравится? – хрипло интересуется Крис.
– Да... – почти скулит музыкант. И от его интонации волоски на коже Хемсворта встают дыбом. Хочется схватить за волосы, вжать в матрас и трахнуть. Войти в это хрупкое тело так глубоко, чтобы искры из глаз... Чтобы самому до боли...
– Твою мать, Томас... – шепчет Хемсворт, почти грубо растягивая уже тремя пальцами тесную дырку. – Твою мать...
Том комкает в кулаке простыню, шепчет что-то невнятное. Тянется к своему члену. Но Хемсворт перехватывает его руку, заводит за спину.
– Крис... – жалобно хрипит Хиддлстон. – Я не могу... Мне...
Хемсворта обдает волной возбуждения, хотя казалось, что больше уже просто не может быть. Низ живота болезненно сладко ноет.
– В тебе уже три пальца, знаешь? – Крис сжимает зубы и проходится подушечками по стенкам.
– Почему ты не можешь просто трахнуть меня уже?! – сипло стонет Том. – Я больше не могу!
– Я тоже, – Крис ускоряет движение пальцем и убирает ладонь с бедра Тома, позволяя ему подаваться назад, насаживаясь. – Но тебе ведь нравится.
– Блять, Хемсворт! – шипит Том. – Не мучай меня!
– Томас умеет ругаться? – восхищенно тянет Хемсворт. – Тебе идет... Хочется сразу чем-то занять твой рот.
– Это пошлость! – музыкант хрипло вскрикивает, потому что Крис проталкивает четвертый палец.
– А то, что я сейчас трахаю тебя пальцами – не пошлость? – Хемсворт снова прихватывает бедро музыканта, лишая того возможности двигаться.
– Пожалуйста... – в голосе Тома мольба. – Пожалуйста!
Крис вздрагивает. Мягко вынимает пальцы, переворачивает Тома на спину и целует в губы, одновременно устраиваясь меж его ног. Гладит внутреннюю сторону бедра и мягко толкается, почти легко проникая в растянутую дырку.
Том захлебывается дыханием, весь выгибается, обхватывая ногами талию Криса. Хемсворт гладит ладонями его живот, целует лоб, щеки, залитые слезами.
– Тише... – голос срывается. – Я в тебе. Все хорошо...
В ответ Хиддлстон подается бедрами, углубляя проникновение, царапает короткими ногтями грудь Криса, требуя, чтобы тот двигался. И Хемсворт просто не может больше держать себя в узде.
Перехватывает ноги Тома под коленями, задирает, разводя в стороны, мощно двигает бедрами, буквально вдалбливаясь в горячую тесноту тела музыканта.
Том хрипло стонет, почти кричит, податливо принимая каждое движение. И от этой покорности кружится голова. Хочется грубо брать, не обращая внимания ни на что. Но Хемсворт только сжимает зубы, одновременно мягко лаская Тома – ему должно быть хорошо. Боль недопустима – это он знает точно.