Проходится пальцами по груди Тома, касается набухших ярких сосков, обнимает губами левый, одновременно сжимая второй меж пальцев. Вылизывает, чуть прикусывает. Поднимается чуть выше, прижимается губами к изгибу шеи, впивается поцелуем. Так, чтобы до боли... Том запрокидывает голову, скулит, пытаясь одновременно и сильнее насадиться на член Хемсворта, и толкнуться в его кулак.
Крис в каком-то неконтролируемом порыве перехватывает руки Тома, разводит в стороны, сжимает запястья. Теперь музыкант словно распят под ним. Тонкие губы закушены, из уголков глаз катятся слезы.
Сломать...
И Крис с каким-то животным рычанием, ускоряясь так, что темнеет в глазах, впивается зубами в нежную кожу шеи.
Том жалобно всхлипывает, выгибается всем телом. Его острые напряженные соски трутся о грудь Криса. А с губ срывается шепот. В котором Хемсворт разбирает только одно слово.
Обдает какой-то болезненной нежностью. Крис расцепляет пальцы, сжимающие запястья музыканта, чуть приподнимает, подхватывая под спину, прижимает к себе.
– Я больше... – шепчет Хиддлстон, – больше не...
– Подожди! – Хемсворт лихорадочно двигается в тесном теле, чувствуя, как накатывает горячая волна. – Подожди...
Но Том не слышит. Он с едва слышным стоном кончает, как-то беспомощно раскинув руки. Крис дотрахивает его мощными грубыми движениями, просто не в силах остановиться. Наверное, Тому больно. Но он просто молча смотрит Хемсворту в глаза. И столько тепла в его взгляде...
Крис кончает долго. Со всхлипами, до побелевших костяшек вцепившись в плечи музыканта.
– Вцепился... – Том улыбается. – Я никуда не денусь, пусти.
– Прости, – Крис виновато утыкается лбом в его грудь. – Синяки останутся, это точно.
– И засосы, – смеется музыкант. – Мне нравится. Ты затрахал меня до полусмерти. Я ног не чувствую.
Хемсворт сползает вниз и прижимается губами к бедру Тома. Целует ниже. Колено, ступня... Прикасается губами к каждому пальцу. Трется щекой.
– Целуешь мои ноги... – потрясенно выдыхает Хиддлстон.
– А тебя это удивляет? – Крис мягко прикусывает косточку на щиколотке.
– Но это ведь... – Том растерянно замолкает. Беспомощно смотрит на Хемсворта.
– Это один из способов выражения любви, если ты не знал, – Крис устраивает голову у Хиддлстона на бедре. – Мне нравится.
– Мне тоже, – полушепотом выдыхает Том. – Я просто... не привык к такому.
– Привыкнешь, – Хемсворт подтягивается повыше и подгребает Тома к себе под бок. – Я тебе обеспечу эту привычку.
И чувствуя, как Том счастливо улыбается ему в плечо, понимает вдруг, что сделает ради этой улыбки все. Все, что Том попросит. И если раньше такая зависимость от кого-то испугала бы, то теперь Хемсворт просто целует музыканта куда-то в волосы и закрывает глаза.
– У нас стена трещиной пошла, – вдруг негромко говорит Том. – Или это...
Хемсворт приподнимается и оглядывает комнату. Стены абсолютно ровные, на них нет и следа каких-либо дефектов.
– Мы же договорились, что ты будешь смотреть, как раньше, – он касается растрепанных золотистых волос музыканта. – Изнанка есть, да, но необязательно на нее смотреть. Ты ведь можешь...
– Не могу, – Хиддлстон качает головой. – Это просто оболочка. Ложь. Тем более... Так я вижу свет в тебе, – касается ладонью груди Криса. – Ты не представляешь, как это прекрасно... Или... Идем! - он вскакивает, с силой дергает Хемсворт за руку, буквально вытаскивая из постели. – Я покажу! Я знаю как! – и тащит Хемсворта к двери.
Том отпускает его руку, только тогда, когда они останавливаются у огромного зеркала в пустующей комнате, предназначенной для гардеробной.
Хиддлстон прижимается грудью к спине Криса, прижимает обе руки к его груди и шепчет:
– Теперь смотри.
И реальность вдруг начинает плавиться. Стены коробятся, идут трещинами, какими-то пятнами, зеркальная поверхность мутнеет. А глаза у отражения Тома становятся черными, за спиной распахиваются крылья. И Хемсворт чувствует, каким холодным становится тело музыканта.
– Видишь? – благоговейно спрашивает Том, отнимая ладони от груди Хемсворта. И тот вздрагивает, подаваясь вперед: из середины груди словно идет мягкий полупрозрачный свет. Он чуть пульсирует в такт ударам сердца, переливается...
Криса хватает только на невнятное ругательство:
– Твою мать... – хрипло сообщает он застывшему за спиной отражению Тома. – Это...
– Я знаю, – светло улыбается музыкант. – Теперь и ты знаешь.
Хемсворт молча поворачивается к Тому и целует. Гладит по спине, касается пальцами шрама от пули. Он неровный, грубый. И Крис вдруг думает, что чуть левей и...
– А твоя душа? – он осторожно кладет ладонь на грудь музыканта. – Покажи мне.
Том опускает глаза и качает головой:
– Не могу, – в его голосе почти боль. – Она... Не очень красивая. Тебе не понравится. Я ведь не...
– Покажи, – перебивает его Крис. – Пожалуйста.
Том пожимает плечами, чуть отстраняется и прикрывает глаза. И Хемсворт удивленно выдыхает: свет в груди Тома делится на две части: одна – у самого сердца – яркая, на нее больно смотреть, а справа – густая чернильная тьма. Оплетает свет черными нитями, словно... пытаясь сожрать. А потом... потом Крис понимает, что от его груди к груди Тома тянется тонкая светящаяся нить.
– Том! – восхищенно шепчет Хемсворт. – Том, ты видишь это? У нас...
– Вижу... – заторможено отзывается тот. – Да... Раньше все было темным. Почти. А теперь...
– В Библии все врут, – зачем-то говорит Крис, прижимая музыканта к себе. – Мы только что трахались. Нарушили их запрет. И все равно чисты.
Хиддлстон не отвечает. Просто гладит пальцами сияние, идущее из груди. И Крис видит, как по его щекам скатываются крупные прозрачные слезы.
________________________________________________
Frederic Francois Chopin (Фредерик Шопен) – "Фонарики".
Никакая другая музыка сюда не подойдет, на мой взгляд. Спасибо всем, кто читал.