— Да.
— А потом ты уйдешь?
— Непременно.
— Обещаешь?
— Вот те крест.
— Чтоб тебе сдохнуть?
Парень улыбнулся и покачал головой:
— Этого я обещать не могу.
— Ладно, хорошо. Да. Если тебе так хочется. Или нет. Без разницы. Мне все равно. Уходи. Все? Годится? Да. Или нет. Ей-богу, мне плевать, только выметайся из моей комнаты, из моего дома. Не знаю, чего тебе надо, только уходи. Договорились? Уходишь? Ну пожалуйста, убирайся!
Но чувака уже не было. София и не заметила, как он исчез. Вытаращив глаза, она жалобно умоляла пустоту. Взывала к свету, который он по себе оставил. Гость сгинул сразу после ее «да». Получив ее согласие. «Нет» он не услышал. И «без разницы» тоже. Улетел на крыльях надежды.
София посмотрела на часы. По-прежнему четыре часа утра. Столько же, сколько было, когда она открыла глаза и увидела его на своей кровати. Она подумала, не спуститься ли к Джеймсу рассказать, что с ней приключилось, но тут же передумала — будить его было выше ее сил. Кроме того, она понятия не имела, что скажет ему, когда добудится. Несколько минут София сидела неподвижно, потом ее долго трясло. Слегка придя в себя, она тихонько вышла из спальни, проверила дверь в квартиру. Стоит как стояла, запертая. София выдернула ключ из замка и начала тихонько спускаться, в холле горел яркий свет. Восемнадцать бесшумных и боязливых шагов вниз и мимо квартиры Джеймса. Входная дверь заперта на два замка, все окна закрыты на щеколды. Она взбежала наверх, захлопнула и заперла за собой дверь. Включила везде свет, заварила чаю, насыпала в кружку гору сахара и просидела у окна с полчаса, прихлебывая сладкую отрезвляющую жидкость. В конце концов сердце с безумного темпа перешло на усталый неровный стук, и София поволоклась в постель. Минут через десять выключила свет и, лежа в кровати, разглядывала предрассветные тени на потолке.
Когда она закрыла глаза, чувак был тут как тут — на изнанке ее век. Он ждал ее. И улыбался:
— Спасибо. Спасибо огромное.
— Ага, отлично. Я устала. И точно схожу с ума. Пошел вон.
Он протянул к ней правую руку:
— Узрите деву, покорную Господу…
София замотала головой:
— Слушай, отвали, а?
И он отвалил.
Она заснула мгновенно, и сон ее был очень крепким. И необычайно легким.
Два
София — танцовщица, которую когда-то прочили в прима-балерины. Начиная с выпитых загодя витаминов, вычисленной даты зачатия и броска в роддом жизнь этой девочки была расписана и распланирована с твердым намерением добиться для нее самого лучшего. К чему бы малютка ни проявила склонность, родители обеспечат ей беспрепятственное развитие. Она была желанным ребенком — вымечтанным младенцем, рожденным, чтобы сказку сделать былью. Они хотели для нее только самого лучшего. Они хотели от нее только самого лучшего. Окажись она математическим гением, естественно-научным вундеркиндом, лингвистическим асом, родители повели бы себя точно так же. Мать и отец — сознавая благословенность этих новых титулов — готовились вымостить гладкую дорогу к великому будущему дочурки. Они окрестили ее Софией, нарекли мудростью. И воображали, будто добьются цели без особого труда — наделенное особой властью имя поможет им.
Когда София изящно изобразила покачиваемое ветром деревце в нежном возрасте трех лет, ее немедленно записали во все, какие ни на есть, студии. Балет, чечетка, драма, джаз и детская акробатика на батуте — до кучи. И она подавала надежды, прилежно занималась, радовалась наградам за усердие и любви домашних и учителей. София была звездной девочкой. Надеждой, амбициями веяло от ее гибкой растянутой спины, от идеального изгиба локтей.
Родители Софии не были плохими людьми. А с появлением Софии их уже и безответственными нельзя было назвать. К травке они не притрагивались с тех пор, как дочери исполнилось три. Они приобрели небольшой дом, за который аккуратно выплачивали по закладной, с маленьким садом, чистеньким и ухоженным — особенно выделялась клумба с травами. И если кухня с гостиной были увешаны крашеными веревочными плетенками и изречениями Халиля Джибрана[1] вкупе с обязательным изображением команданте Че, куда же без него, то спальня Софии с полуголыми Барби, усталыми балетными туфельками и хорошенькими мордашками поп-музыкантов делала их жилье более или менее похожим на соседские дома. Они ходили на работу, развлекались с друзьями и соседями и безмерно обожали свою дочь. Они были неплохими людьми. Но они были родителями. Возможно, Джефф и Сью приложили куда больше усилий, чем иные отцы с матерями, чтобы их ребенок развивался естественно, они тщились понять, какая она и чего ей действительно хочется. Джефф и Сью читали и чтили «Пророка» Джибрана. И знали, что их дочь порождена тоской жизни по самой себе. Они также знали, что София — результат биологического, абсолютно человеческого и неизбежно себялюбивого стремления размножиться. Результат эгоистического желания воспроизвести себя в улучшенном виде. Они всего лишь хотели быть добрыми, бескорыстными и бесконечно великодушными, даря жизнь и любовь своему дитя. Планируя, вынашивая, рожая, они хотели быть совершенными. Но были всего лишь людьми.
1
Халиль Джибран (1883–1931) — ливанский эссеист, художник, мыслитель. —