Прозывается он Субра.
Лицо пожелтело, как у бобра.
Голова, как выдра, седа.
Лёгок меч его, как вода,
Прочности нет в его зубах,
Ноги одеревенели его,
Скоро отвезёт его прах
Конь на деревянных ногах[38].
Сто девяносто пять лет
Он глядит на суетный свет.
Семьдесят семь обошёл он краёв,
Убивал леопардов и львов.
Этот в шубе красивый мудрец,
Этот в куньей шапке певец
Знает, кто такой Кубугыл.
Не знает он — не знает никто!»
Так батыр Кин-Джанбай сказал.
Вызвать певца хан приказал.
Услыхав Токтамыша приказ,
Ханский гонец Баймурат тотчас
Шапку надел, затянул кушак,
Хвост коня скрутил узлом,
Поскакал к Шестиречью верхом.
За шесть дней резвый скакун
Прискакал, убыстрив бег,
К берегам шести рек.
Увидал гонец певца,
Удивился осанке его,
Но был он похож на мертвеца:
Движутся, мнилось, останки его!
Расшатались зубы его.
Не держались губы его.
Щёку, готовую упасть,
Подвязал он белым платком!
Таким он древним был стариком,
Что на коня не мог он сесть,
Если сядет — не сможет слезть.
И тогда гонец Баймурат
Без певца вернулся назад.
Токтамышу сказал Кин-Джанбай:
«Из далёкой стоянки мудрец,
С величавой осанкой певец
На коня верхом не может сесть,
А если сядет — не сможет слезть.
Владыка мой, ласку окажи,
В золотую коляску прикажи,
Шесть коней вороных запрячь.
Цветами осыпать прикажи,
Оглобли украсить прикажи,
Пуховики положить вокруг,
И посади двух своих слуг.
Отказаться сумеет ли тогда,
Не приехать посмеет ли тогда?»
Токтамыш эту ласку оказал.
В золотую коляску приказал
Шесть коней вороных запрячь.
Цветами осыпать велел,
Оглобли украсить велел,
Пуховики положить вокруг
И посадить двух своих слуг.
Шестиречья видны берега.
Входит с речью один слуга:
«В шубе красивой мудрец,
В куньей шапке певец!
Осанка величава твоя,
Не тускнеет слава твоя,
Сто девяносто пять лет
Ты глядишь на суетный свет.
Почестей достойный старик,
Ты в грядущее взором проник.
Мой повелитель Токтамыш
Приглашает тебя в свой дом.
Если ты в доме его погостишь,
Что же ты потеряешь на том?
Если ты дело его разрешишь,
Что же ты потеряешь на том?»
Исполнили слуги свой долг.
Опоясав певца кушаком,
Подвязав ему щёки платком,
Рот закутали в белый шёлк,
Чтобы голос певца не замолк.
Соком цветка намазав глаза,
Чтобы глаза не затмила слеза,
На руку положили алмаз —
Таков был ханский приказ.
В коляску старика посадив
Клятву приняв, что будет правдив,
Рядом поставили костыли,
Старца к владыке повезли.
ПЕСНЬ ЧЕТВЁРТАЯ
О том, как Токтамыш-хан, выслушав песенное прорицание Субры, испытывал Идегея.
Когда величавый певец,
Согнувшись, вошёл во дворец
Великий хан Токтамыш
С почётом принял его.
Устроил он торжество.
Приглашение разослал
Старикам мудрейшим он.
Вызвать велел и старейшин он,—
Тех, что были мудры,
Повелел на Кук-Тубе
Белые поставить шатры.
Был окружён мурзами он.
Суровыми глазами он
Собрание оглядел.
Сказал: «Для высоких дел
Вас, мудрейших в стране,
Я сейчас пригласил,
Чтобы вы поведали мне:
Хорош или плох Кубугыл?»
Быстро внесли в кадке мёд,
Бражный, хмельной, сладкий мёд.
Кравчим назначен был Идегей.
Он поднёс чашу певцу.
Опрокинул чашу Субра,
Пламя разлилось по лицу.
Голосом, сделанным из серебра,
Молвил величавый Субра:
«Если помчится конь, торопясь,
Выйдет пот из бегунца.
Выйдет из белого хлопка — бязь.
Выйдет слово от мудреца.
Я же гляжу на суетный свет
Сто девяносто пять лет.
Расшатались, исчезнуть спеша,
Кости, зубы мои и душа.
Чтоб не упала, в белый шёлк
Завязана моя щека.
Из такого, как я, старика,
Какой же может выйти толк,
Ай, какой же может выйти толк?
Я спел бы, да стал язык мой сух.
Я спел бы, но петь отвык мой дух.