То предался ныне греху:
Девственности лишил сноху!
Если выбил я глаз у отца,
То Каабу[93], обитель Творца,
Троекратно я обойду,
Божьему подвластный суду,
Семикратно я обойду
И душевный покой найду,
Тяжкий грех я смою с себя!»
Вынул меч Нурадын из ножон,
В камень-молнию меч облачён.
Сердцу в коробе биться невмочь.
«Проклинаю родного отца!» —
Крикнул, выбежал из дворца,
Меч, оправленный камнем, всадил
В камень, что путь ему преградил.
Камень надвое расколол,
Успокоясь, в дворец вошёл,
Речь такую с отцом повёл:
«Превратил я в возвышенность дол:
Степь ожививший я мурза!
С ханами я садился за стол,
С ними друживший я мурза!
После празднеств, после пиров
Я достиг далёких краев,
Стали мне знакомы, близки
Чуждые говоры и языки,
Много стран-земель обошёл,
Стал известен я как посол,
Славу добывший я мурза!
Я стремился из года в год,
Чтобы радость моих очей,—
Созданный из листьев народ,
Детище солнечных лучей,—
Жил в достатке, благо обрёл,
Я как древо жизни расцвёл,
Всех осенивший я мурза!
На бровях луны, как Зухра,
Я родился, светоч добра,
Пред зарёй, как звезда Чулпан[94],
Я сиял, рассеяв туман,
Как чичен я славен в стране,
Болтуны замолкают при мне,
Мать зубастым меня родила,
Чтоб изгрыз я носителей зла.
Сотворён я из жизни самой!
Как с лопатками сжатыми лев,
Шёл, борясь и врагов одолев,
А пошедших моей тропой
Наградил я счастливой судьбой.
Я уеду, отец, помчусь,
До Тимира я доберусь,
Я скакать прикажу коню,
В семь потов я его вгоню,
А доеду наверняка.
Даст мне шах стальную броню,
Буду её носить, пока
Не рассыплются сотни кусков,
И пока не прикончу врагов
Выпущу стрел двенадцать пучков.
Я с Тимиром вступлю в союз,
Мне поклянётся, и я поклянусь,
Шаху-Тимиру я послужу.
Мне Тимир красавицу даст,—
На колени я посажу,
Буду ласкать, пока мне мила.
Филина буду стрелять и орла
И копьём угрожать врагу.
Шесть одногорбых верблюдов впрягу
Я в шесть арб, и пока здоров,
Арбы золотом я награжу
И на них накину покров».
Нурадын расстался с отцом,
К матери помчался верхом.
Знаменита своим умом,
Нурадыну сказала мать:
«Эй, Нурадын, Нурадын!
Как дела твои мне понять?
Чтоб на озере стали играть,
Там гусей посадил ты, где
Гуси не сиживали на воде.
Ты заставил отца горевать,
С белой, как белый гусь, головой,
Он страдает от боли живой.
Там лебедей посадил ты, где
Не сидели они на воде,
Лебедей заставил играть,
В думы горькие ты окунул
Словно лебедь белую мать».
Нурадын ответствовал ей:
«Слушай, матушка! Белых гусей
Посадил я на озеро, где
И не сиживали на воде,—
Ради народа, земли моей.
И отца моего, клянусь,
С головою белой, как гусь,
Я наполнил болью-тоской
Ради моей земли дорогой.
Где озёрная блещет вода,
Белых я посадил лебедей,
Где не сиживали никогда,
Ради милой земли моей.
И тебя, драгоценная мать,
С головой, что как лебедь бела,
Я заставил скорбеть-горевать,
Чтобы страна счастливой была».
«Нурадын, Нурадын, — опять
Стала старая мать причитать,—
Если кровью реку загрязнишь,
Где ты жажду свою утолишь?
Если спорить с народом начнёшь,
Где ты благо-добро обретёшь?
Если травы сухие зажжёшь,
То куда ты стада поведёшь?
Если спорить с народом начнёшь,
Где ты благо-добро обретёшь?»
Нурадын промолвил в ответ:
«Слушай, матушка, речь мою.
Если воду я кровью залью,
Буду пить медовый шербет.
Коль с народом в спор я вступлю,
Поселюсь я в лучшем краю.
Коль сожгу я сухую траву,
То найду я другую траву.
Коль с народом своим я порву,
Если ссора нас разведёт,
То найду я лучший народ!»
«Нурадын, Нурадын, — опять
Стала старая мать причитать,—
Ты подумай, сыночек, ты ль
Переплыть сумеешь Идиль?
Иль тебе для пути не трудна
За его берегами страна?
Нурадын, да не меркнет твой лик!