ориентирами. А это уже сфера конструктивной политико-философской
работы — создавать новые опции стратегий для отечественной элиты
и образованного класса.
Экономическая публицистика слишком прагматична, политическая
публицистика в расколотом обществе слишком ограничена целевой
аудиторией, а потому непримирима и агрессивна. Философская
публицистика смогла бы сформировать общий язык и даже слой
ценностей общенационального согласия, однако ни спроса, ни
предложения пока не видно33.
Роль интеллектуалов в каузальной атрибуции кризиса
Не верно, что идеи движут историю, но в особых переломных
моментах, которые И. Валлерстайн назвал периодами kairos, роль идей
и их производителей — интеллектуалов — многократно возрастает
[Валлерстайн, 2001]. Р. Коллинз, трактуя концепцию Р. Вутноу,
показывает, что особые пространство и стимулы творчества для
интеллектуалов образуются в патовой политической ситуации, когда
противостоящие силы не способны административными или силовыми
33 «Было бы противоречивым думать о навязывании демократии силой, а не
убеждением, о принуждении мужчин и женщин к свободе. Но
непротиворечиво думать о том, что их можно убедить быть свободными.
Если у нас, философов, все еще имеется своя специфическая задача, то это
именно задача убеждения» [Рорти, 1994].
116
способами подавить друг друга и борьба смещается в символическое
поле, где резко возрастает спрос на идеи, а интеллектуалы отвечают на
спрос особенно активным творчеством [Коллинз, 2015, с. 70-77].
Пока авторитарный режим силен, у правящей группы и элит нет
настоящих стимулов к серьезным реформам; ведь они всегда чреваты
тем, что могут пошатнуть привилегированные властные позиции. При
отсутствии гибких изменений, решающих неизбежные трудности и
напряжения, происходит стагнация и назревают факторы кризиса.
Обычно они связаны с бюджетным дефицитом, неисполнением
государством ожидаемых от него обязательств, поражениями,
провалами на внешней арене, явной неспособностью власти
преодолевать возникающие бедствия и массовое недовольство
[Голдстоун, 2006;
Коллинз, 2015, гл. 1].
В этих обстоятельствах
распадается сплоченность в высших кругах, появляется так
называемая контрэлита, что и создает патовую ситуацию,
способствующую росту внимания к идеям.
Жесткий авторитарный режим, соскальзывающий уже к
тоталитарным практикам, не способен эволюционировать к
демократии, поэтому шанс демократизации возникнет только при
глубоком его кризисе.
Исход кризиса во многом зависит от того, каким идеям и лидерам
(носителям идей) поверят элиты, в том числе силовые, активная часть
граждан и лидеры протеста. В содержательном плане выигрывают те
интерпретации и интерпретаторы происходящего, которым удается
более убедительно возложить вину за кризис и бедствия на
политических противников, а выигрыши, надежды на выход из
кризиса и благоприятные перспективы связать со своей политической
партией (в широком веберовском смысле).
Такая битва обвинений и восхвалений — обычное дело в тот
период кризиса и острого конфликта, когда силовое противостояние
уже или еще снижено, блокировано, а внимание переносится на
символическую сферу, от которой зависит поддержка и элит, и масс, и
самих силовых структур.
От чего же зависит убедительность каузальной атрибуции
(приписывания причин) вины за кризис и бедствия на ту или иную
сторону?
Смело можно предположить, что здесь пропаганда становится
наиболее эффективной, когда предлагаемая трактовка происходящего
соответствует общей картине мира, устоявшимся представлениям и
схемам восприятия (рамкам, фреймам), а также символам,
идентичностям, пониманию своих интересов, которые имеются у
«целевой аудитории» — адресатов этой пропаганды.
117
Так, при общей уверенности, что бедствия происходят от козней
внешних врагов, люди будут верить обвинениям в шпионаже и
диверсиях.
Если преобладает идеология свободного рынка, то большим
доверием будут пользоваться объяснения невзгод провалами слишком
громоздкого государства и слишком большого налогового бремени.
Если же доминируют идеи государственного обеспечения,
распределения, бесплатных услуг и раздач, то популярность получат
объяснения всех неприятностей через воровскую приватизацию,
хищность бизнеса и провалы рынка, недостаточность
государственного контроля над ресурсами, над всей экономической и
социальной жизнью.
Вот здесь и обнаруживается роль интеллектуалов с
демократическими и либеральными убеждениями в докризисный
период стагнации, реакции и растущих репрессивных практик.
Сверхзадача состоит в смене глубинных установок восприятия
происходящего, ценностей, связи идентичностей и интересов с
социальными порядками у элит, активных граждан, потенциальных
лидеров реформ и протестов.
Возьмем все тот же «джентльменский набор» либеральной
демократии: соблюдение прав и свобод, независимый суд, равенство
перед законом, защита собственности, разделение властей, регулярная
сменяемость власти по результатам открытых и честных выборов и т. д.
Как известно, сами эти идеи не особенно вдохновляют ни элиты, ни
массы в России. Простая причина состоит в том, что люди не
связывают с ними свои потребности в безопасности, поддержании
статуса, сохранении и росте благосостояния.
Все эти потребности для разных социальных групп
удовлетворяются либо вхождением в кланы, клиентско-патронажные
отношения [Фисун, 2010; Гельман, 2015; Розов, 2016], либо занятием
спокойной ниши с рентой, либо участием в невидимой для государства
теневой экономике, либо членством в сообществах взаимопомощи,
основанных на родстве, соседстве, землячестве, либо сочетанием
такого рода обеспечивающих структур.
При возникновении жизненных трудностей (нехватка дохода,
слишком большие налоги, слишком много проверок, слишком много
отчетности, потеря работы, невыплата зарплаты, нежелание отдавать
сына в армию, слишком маленькая пенсия, слишком дорогое лечение и
проч.) постсоветский человек склонен решать свои проблемы частным
образом, пользуясь сетями поддержки и ориентируясь: кто
в государстве может помочь именно ему и за какую мзду.
Общие требования к государству, если вообще появляются, то
ограничиваются снижением бремени (меньше налогов, проверок,
118
отчетности, запретов) и увеличением ренты (куска общественного
пирога) для своей социальной группы [Кордонский, 2008].
Стратегия рефрейминга состоит в первую очередь в проведении
почти отсутствующих сейчас когнитивных связей между
систематическими социально-экономическими неприятностями и
неэффективностью, плохим функционированием государственных
институтов, работающих в них руководителей и чиновников, плохо
составленных и/или закономерно нарушаемых законов.
Вторая, еще более трудная, почти неподъемная мысль заключается
в том, что эти институты и законы можно и нужно менять,
начальников переизбирать, а чиновников заставлять эффективно
работать или настаивать на их увольнении.
Третий пункт состоит в том, что для всех этих изменений нужны
коллективные усилия, объединения граждан, площадки для
обсуждения их проблем и налаживания связей для сотрудничества,
общего действия.
И только на четвертом, пятом и последующих местах
обнаруживается нужность свободы слова и собраний, защищенность