Вероккио (Разглядывая эскиз). Удивительно.
Леонардо. Природа создает золото из света и холодной мглы. Нам тоже не нужно металла, чтобы золотить. Мы тоже немножко живописцы.
Ченчио. А тюрьма и убийства не касаются тебя?
Леонардо (Зло). Нет.
Ченчио. Молодец!.. Я готов кулаки откусить себе за то, что люблю тебя!.. Моя страсть к тебе — грех, грех, откуда ни посмотри! Но я люблю тебя, и мне стыдно. Видишь, я покраснел (Отчаянным жестом сдергивает с себя шапку). Это за тебя, за то, что у тебя нет сердца.
Леонардо. Это неправда, что у меня нет сердца. Я просто пьян.
Ченчио. Пьян?
Леонардо. Да, моею молодостью. И хочу пить, пить, пить еще. Всю красоту, которая меня окружает. А потом плясать. Моя работа будет моею пляской. Я проведу каналы, как реки, я построю дворцы для императоров, построю для великанов башни, чтобы ангелам было легче слетать на землю. Я отражу мир на полотне так, что он засмотрится на себя и впервые поймет, как он хорош. Я прочту книгу прошлого и поверну страницу книги будущего. Я пьян, пьян вином мира, вином бога Пана. Не мешайте же мне! я помогу вам, я помогу вам, люди, но дайте мне идти моею дорогой, не мучьте меня… Старуха Джина вчера целый день орала песни, и я положил по комку шерсти в уши… Оставьте меня с моим миром, с моим богом… Потом Я помогу вам.
Ченчио (Совершенно сбит с толку). Нарди, Нарди, ты говоришь действительно как пьяный, как одержимый.
Пауза.
Вероккио (У окна, дрогнувшим голосом). Вечереет…
Леонардо возбужденный ходит легкими шагами по комнате. Ченчио, расставив широко ноги, растерянно следит за ним глазами.
Леонардо (Тоже подходя к окну). Видите, баббо, — те же оттенки, что у меня.
Вероккио. Торжественные, пышные, нежно — грустные.
Ченчио. И всему миру наступает вечер.
Леонардо. А потом опять будет утро (Подходит к столу и берет лежащую там мандолину). Ну, будет нам ссориться… Пора успокоиться. У меня есть для вас новая нежная, спокойная спокойная песня.
(Полупоет полудекламирует, тихо аккомпанируя себе на мандолине).
Леонардо.
(Он кончает свою мелодию… Вероккио и Ченчио слушают в задумчивости. Никто не заметил, что двер отворилас и на пороге призракомг появилас черная фигура: это силуэт в остром шлыке с двумя дырами для глаз, в руках его крюк, Он говорит глухо).
Погребатель. Ченчио, ты обещал помочь мне прибрать мертвецов… Пойдем, работы много… Можно подумать, что злая гостья хочет затушить все очаги Флоренции.
Ченчио. Иду… Нарди, дай мне тебя поцеловать…
Леонардо гибким жестом отдается его объятию и целует его много раз.
Ченчио. Прощай… Мне кажется, что я умру.
Леонардо. Видишь ли, Ченчио, я, по правде, не думаю, чтобы ты мог умереть. Да и вообще, может быть, мы ошибаемся с этой смертью. Иди, Ченчио, милый, мы много еще будем любить друг друга… Это-то я тебе обещаю. Это-то я знаю.
Ченчио. Фантазии! Все кончается.
Леонардо. Какие там концы, Ченчио? Ты видишь стену там, где на самом деле туман, а за ним… опять нет конца.
Ченчио пожимает руку Вероккио и уходит сгорбившись за погребателем.
Вероккио подходит к авансцене и садится на табурет. Он задумчиво смотрит перед собою. Леонардо подходит к нему и обнимает его за плечи).
Леонардо (С бесконечной лаской в голосе). Ну? Вам грустно?
Вероккио. Ты — вечернее облако, о котором ты пел, мой светлый Нарди. Тьма сгущается.
Леонардо. Баббо, ведь вернется и утро.
Вероккио. Но утреннее солнце осветит уже не те облака.
Леонардо. Но ведь те же звезды встречают солнце и провожают. И каждое утро продолжает работу, которую мир тихонько отложил, когда настал вечер. А теперь закроем ставни и зажжем фонарь. Мы опять будем изучать свет и тени. Они так восхитительно сложны… Может быть, я — вечерняя душа, вы правы, — я так люблю тени и борьбу с ними света… Я — вечерний Леонардо. Но я вижу ясно там, там… (Указывает вперед) Леонардо утреннего… Как в зеркале вижу!.. Оге, Нарди, оге! (Посылает воздушный поцелуй),
Занавес.
Гости в одиночке
Драматическая фантазия
Камера одиночной тюрьмы. В глубине окошко с решеткой, перед нею откидной железный стол и табурет. У одной стены койка, в противоположной — дверь с форткой и глазком. Груздев лежит на койке. Приподымается.
Груздев. Опять вечер… Разве я обедал? Ах, да, обедал… Доктор опять не приходил… Что же это такое? (Вскакивает, подбегает к звонку и звонит). Я должен добиться… Это хуже смерти. Я совершенно не могу, совершенно не могу!
Отворяется фортка, в нее заглядывает надзиратель.
Надзиратель. Чего вам?
Груздев. Я же просил доктора. Я же совершенно болен… У меня все болит, и я боюсь… Что же это такое? Две недели нет доктора; ведь я болен, болен, ведь вы же сами знаете, какие со мною бывают припадки! Я подаю каждый день разные прошения, я каждый Божий день требую доктора, — и ничего! Что же это, пустыня? Есть же у вас доктор? Есть, а?
Надзиратель. Как не быть? Только дела у них очень много… Фершал был же… Он доктору докладывал; стало быть — доктор на находить нужным… Фершал…
Груздев (Кричит нервно). Фельдшер дурак! Совершенный дурак!
Надзиратель. Ругаться не полагается, кричать тоже самое.
Груздев. У меня раскаленные иглы в мозгу, у меня ледяной пот по всей спине, я брежу.
Надзиратель. Очень многие жалуются. Тюрьма, конечно место, — грустное, господин. Ежели угодно, фельдшер придет, а врач уж ушли.
Груздев. Не надо фельдшера. Я ненавижу фельдшера. Я с ума схожу.
Надзиратель (Тяжело вздыхает). Как угодно. (Форточка захлопывается).
Груздев. Что же это такое? Я же с ума схожу. Ну, пусть с кем-нибудь вместе меня… или в больницу… Я совершенно не могу больше терпеть (Пауза. Груздев ходит по камере. Гремят замки. Отворяется дверь, входит фельдшер.)
Фельдшер. Здравствуйте. Чего вам?
Груздев. Я сто раз говорил. Я прошу в общую камеру, в больницу, куда-нибудь. Я не могу оставаться один в камере под вечер, я боюсь…