В голове у меня все еще мутилось от боли и тошноты, когда я вдруг обнаружил, что слышу звуки, доносящиеся из невозможной глубины и дали, из самых святая святых этого мира. Тончайший шепот со дна залива проникал в мой мозг, будто он был осажденной крепостью, а изуродованное ухо – взломанными воротами, сквозь которые внутрь вливалось вражеское войско. С отвратительной четкостью до меня доносились мольбы на невнятном языке стонов, раздирающие уши шепотки и сухое хихиканье, вылетавшие из костяных глоток, в моем сознании лопались пузыри дьявольских признаний, булькало странное варево, топали копыта, щелкали клювы, шелковисто шевелились плавники. Тот залив и прилегающие к нему каньоны, через которые лежал наш путь, открыли мне множество тайн – а еще больше поведали лишь намеком, – о самом существовании которых я ничего не хотел знать.
VII
Думаю, Халдар уловил мою невысказанную жалобу, ибо немного погодя он сказал:
– В следующий раз, великий Проводник, платить буду я.
– Тогда готовься, скоро настанет время, – отозвался тот. Мы долго мчались по глубокому петляющему каньону, стены которого нависали над дорогой, отбрасывая длинные тени на реку и ее берега. Псы мчались вперед, не ведая усталости, точно огромная разрушительная волна, что рождается в недрах океана и несется к берегу, невзирая ни на какие препятствия на своем пути. Но серая бездна точно смеялась над их усилиями, оставаясь по видимости неизменной.
После предупреждения Проводника мы стали пристально вглядываться в окружающую местность, ожидая каких-либо изменений, но все было как прежде. То и дело по обе стороны дороги вставали хижины, дверями которым служили занавески из нанизанных на нити зубов; они еще продолжали клацать при нашем приближении, так поспешно скрывались от нас обитатели этих хижин. (Но лишь я один слышал их частое дыхание и стоны их туго запеленатых жертв.) Попадались нам и кузни вурдалаков, где гиганты с широкими жабьими телами били молотами по раскаленным докрасна конечностям брыкающихся душ, привязанных к наковальням, и другие мастерские, в которых великаны с трубками выдували отчаянно вопящих карликов из котлов расплавленной плоти. От поселения до поселения простирались заросли ядовитой паучьей травы, в которой барахтались люди-крысы; они перемежались с рощами низкорослых деревьев с прозрачными, точно кишки, стволами, на их узловатых ветвях вместо листьев висело дерьмо. От дерева к дереву, беспрестанно жуя, слонялись души спиногрызов, подобных Шамблору. Их жалобное поскуливание свидетельствовало о том, что занятие они выбрали не по своей воле.
Я первым почувствовал грядущую перемену, услышав, как десятки тысяч челюстей с чавканьем и утробным ворчанием вгрызаются в падаль. Шум стоял такой, точно целая армия трупоедов разрывала на части и заглатывала огромные куски мертвечины.
Вскоре и мои спутники насторожились, завидев, как целая туча черных, точно сажа, птиц то взмывает в небо, то снова кидается к земле за следующей излучиной реки. Наша упряжка стремглав пронеслась через поворот, и нашим глазам предстала колоссальная насыпь, перегородившая весь каньон от края до края, настоящий горный хребет, сложенный из свежих трупов, не менее пятидесяти футов в высоту и вдвое больше в ширину. У подножия этого вала целые стаи шакалов грызлись, отнимая друг у друга куски посочнее; его склоны, сплошь покрытые птицами-падальщиками, влажно блестели. В воздухе, точно угольная пыль, висело целое облако насекомых-некрофагов, и я с невыносимой отчетливостью слышал хлюпающее чавканье их жвал.
На нашем берегу в валу были ворота. Рядом возвышалась сложенная из костей сторожевая башня. Приближаясь, мы увидели, как на ее вершине мотается туда-сюда что-то крупное. Кроме того, мы обнаружили, что насыпь состоит преимущественно из трупов женщин и детей. Их изуродованные лица то и дело показывались в просветах между крыльями, челюстями и жвалами.
Башня представляла собой безумную мешанину скелетов всех мыслимых и немыслимых существ. Вообще-то она больше походила на обезьяний насест, и существо, которое прыжками спустилось оттуда нам навстречу, двигалось скорее как обезьяна, чем как человек. Оно получленораздельно – видно, клыки мешали говорить – заревело:
– Кожа! Ты везешь живую человеческую кожу, Проводник! Дай мне немного!
Тот натянул поводья и закричал в ответ:
– Привет тебе, Отец Войн! Мы заплатим за проезд. На голове обезьяны красовалась вместо шлема верхняя часть человеческого черепа – прежний его обладатель был, без сомнения, гигантом, ибо макак ростом не уступал тем каргам, что встречались нам ранее, однако череп покрывал его голову целиком, так что красные глаза смотрели прямо сквозь пустые глазницы. Эполеты из человеческих волос украшали плечи бессмертного, но этим его костюм и ограничивался. В лапах он держал боевой топор, лезвие которого размерами не уступало хорошему щиту. Обезьяна подкатилась к нам, упираясь свободным кулаком в землю на манер третьей ноги. Оба пса тут же набросились на него. Он принялся награждать их энергичными ударами, однако немало времени прошло, прежде чем они спокойно улеглись в своей упряжке.
Халдар спрыгнул с колесницы на землю.
– Какую часть ты хочешь, о вечно голодный? – обратился к обезьяне Проводник.
Бессмертный ответил не раздумывая:
– Указательный палец. – А сам так и приплясывал от нетерпения, упершись кулаком в дорогу. Халдар вытянул вперед левую руку и сжал все пальцы, кроме указательного, в кулак.
Макак пустился в неописуемый танец: он подпрыгивал на месте, кружился вокруг Халдара, поднимая тучи пыли, размахивал своей секирой, делал ложные выпады, уханьем вторя свисту, с которым его оружие рассекало воздух. Он пригибался, уворачивался и парировал удары воображаемого противника и наконец, когда возбуждение его достигло апогея, камнем упал на Халдара, точно орел на добычу, и героически обрушил свою секиру на его указательный палец.
Боль прошила моего друга насквозь, точно удар молнии, но он устоял на ногах. Указательный палец был срезан под корень, точно и не бывало никогда, костяшки соседних даже не поцарапаны.
Макак с серьезным видом валял палец в пыли.
– Так вкуснее, – пробурчал он дружелюбно. Потом закинул лакомство в рот и долго со смаком хрустел им.
Я помог Халдару перевязать руку. От боли его прошиб пот, как и меня. Тем временем Отец Войн разделался с угощением и глубоко вздохнул.
– Еще бы кусочек, – пробормотал он задумчиво. – А, приятель? Может, пожертвуешь мне еще один палец? – И он игриво ткнул Халдара в плечо.
– Хватит с тебя, скотина! – отрезал тот. – Чтоб ты подавился от жадности!
Маках в ярости затопал ногами и так треснул древком своей секиры о землю, что колесница задребезжала. Я помог Халдару взобраться на нее. Проводник ужалил псов, и мы стрелой пронеслись в ворота. Тучи мух и птиц, напуганных грохотом, поднялись в воздух. Некоторое время черное облако висело над насыпью, точно клубы дыма над разоренным врагами городом. Постепенно падальщики успокоились и снова опустились на кучу изуродованных тел. Наш путь вскоре пошел в гору.
VIII
Я услышал нашу цель раньше, чем Проводник сказал хоть слово. Завывание ветра и рев пламени в неизмеримой пустоте – вот что уловил мой неестественно чуткий слух, хотя не было ничего мертвеннее окружавшего нас неподвижного воздуха мертвого мира. Халдару тоже открылось что-то новое – он утверждал, будто просто озяб, но я-то видел, что с тех пор, как он заплатил пошлину, его то и дело пробирала дрожь. К тому же он усвоил манеру по-особому потирать руки, точно пытаясь избавиться от причудливых ощущений, а иногда с изумлением оглядывал их, словно ожидая увидеть какой-то предмет или ползающих по ним насекомых. Я догадался, что кожа предупреждает его о том же самом, о чем меня – слух. Тут Проводник указал вперед, на гору с плоской, точно крышка стола, вершиной, которая возвышалась на другой такой же горе, только из глины.