– Чего хочет наш маленький? Чего-чего хочет наш ребятеночек?
Наконец мать подняла голову и счастливым голосом объявила:
– Глазик! Наш сладушка хочет глазик, глазик, глазик, глазик!
Дефальк довольно решительно слез с колесницы, сделал шаг вперед и твердо стоял на ногах, ожидая решения. Но при этих словах он отпрянул. Однако Отец Чумы оказался проворнее: его рука метнулась вперед, и черные узловатые пальцы принялись шарить по лицу Дефалька. Тот дико завопил и рухнул на колени, а Отец Чумы склонился над узлом тряпья, показывая что-то своему младенцу:
– Смотри, смотри, что у меня есть! Вкусненькое, ам-ням-ням! Кушаньки будем?
Мамаша раздвинула свивальники пошире, и мы увидели не лицо младенца, сколь угодно уродливого, а сплошное кишение насекомых, которыми набит был старый вонючий чепец.
– Видишь, малютка, видишь, господарик мой сладкий? Будем кушать?
Тут черные пальцы разжались, и глаз, волоча за собой какие-то красные лохмотья, нырнул в шевеление насекомых внизу. С минуту он еще подпрыгивал на поверхности, точно качаясь на волнах. Дефальк взревел, прижав к изуродованному лицу ладони. Потом насекомые вскипели вокруг ярко-красного шарика, и он исчез в их гуще. Дефальк снова взвыл. Казалось, он закрывает лицо руками не столько от боли, сколько пытаясь избавиться от каких-то навязчивых видений, атаковавших его мозг.
IX
Когда наша колесница взобралась на глиняную гору и оказалась у подножия второй, каменной, Проводник резко затормозил, вогнал свой посох глубоко в землю, привязал к нему собак, а сам принялся карабкаться наверх, сделав нам знак следовать его примеру.
Терзавшая Дефалька зверская боль только-только стала утихать. Он больше не бредил вслух, а лишь время от времени проводил ладонью по лицу и бормотал себе под нос что-то весьма похожее на заклятия, точно боялся, как бы мы его не подслушали. Он еле держался на ногах, а между тем нам предстояло одолеть почти вертикальную каменную стену футов в сто высотой. Складки и похожие на дымовые трубы желоба облегчали подъем, к тону же мы все время Держали Дефалька между нами, чтобы не дать ему свалиться и все же не раз и не два у меня возникало ощущение, что он вот-вот нырнет вниз со скалы и одним в одно мгновение разрушит плоды наших многодневных усилий.
Но будь я проклят, если нерешительность Дефалька происходила от страха или нежелания идти дальше. У него голова кружилась, как у пьяного, да он и был пьян, но не от вина, а от боли и потрясения. Но бедняга изо всех сил старался стряхнуть владевшее им отупение и вскоре уже отталкивал наши руки, когда мы тянулись к нему, чтобы помочь. С каждым мгновением движения его становились все тверже. Думаю, его гнали вперед ненависть и раскаяние. Разрази меня гром, Барнар, если я не восхищался Дефальком в тот момент. Я даже перестал сожалеть о том, что нам пришлось с ним сделать: если бы не мы, он никогда бы не получил возможности еще раз почувствовать себя человеком. Он не хотел, чтобы его приволокли к Далиссем силком, но желал прийти к ней по своей воле, как и подобает мужчине. И потому, цепляясь за камни ногтями и едва ли не зубами, он продолжал ползти наверх, упорный, точно галка с перебитым крылом, которая тщится снова подняться в небо. Да и видом своим он сильно напоминал изрядно потрепанную птицу: с ног до головы в грязи, некогда роскошный костюм превратился в лохмотья. Зато лицо его стало другим. Мягкотелый, полный самолюбования человек исчез, его место занял пророк или духовидец: впалые щеки, изборожденное морщинами чело, тени под глазами, напряженный горящий взгляд выдавали снедавшие его тоску и беспокойство. Веки опустевшей глазницы сморщились, кровоподтек засох на щеке.
Его и впрямь посещали видения, отрывочные картины того места, куда лежал наш путь. Я это знаю точно, потому что сам всю дорогу вслушивался в происходящее там. Отрывки песни ветра и рев пламени то и дело доносились до меня. О изначальная простота и чистота этих звуков! Но вскоре к их первозданному хору начали примешиваться иные созвучия, потаенные, точно скрытые в глубине других, более сильных звуков, однако знакомые и узнаваемые. То были голоса. Да-да, именно голоса, человеческие голоса, а не карканье или омерзительное хихиканье мелких душонок, превращенных смертью в гнусных тварей. В доносившихся до моего слуха голосах была мысль и настоящая страсть. Казалось, живые души великих людей, и в смерти оставшихся самими собой, празднуют тайную и страшную победу. Свобода и упоение, звучавшие в каждой ноте, воистину опьяняли в этом царстве бессмысленной боли и безнадежного томления. Я заметил, как Халдар погладил сначала одну руку, потом другую и улыбнулся, точно почувствовав знакомое прикосновение. Дефальк продолжал карабкаться вперед со все возрастающей энергией. Когда мы достигли вершины и ступили на плато, он уже твердо держался на ногах.
Я хотел сказать – мы ожидали, что окажемся на плато. На самом деле то, о чем предупреждали наши чувства, оказалось куда ближе, чем мы полагали. Потрясение, которое мы испытали, оставив позади огромный залив, взобравшись на почти неприступную скалу и обнаружив прямо у себя под ногами пропасть, размерами тысячекратно превосходящую первую, не сравнимо ни с чем. Никакого плато на вершине не было. Мы стояли на самом краю громадного кратера.
Сначала нам показалось, что дно его скрыто водами маслянисто поблескивающего черного озера. Но порывы ветра, то и дело долетавшие снизу, и грохот, гулким эхом отдававшийся в глубине неисчислимых пещер, тут же указали нам на ошибку. То, что мы принимали за озеро, оказалось дырой в днище кратера. Ниже простирался целый лабиринт каменных коридоров, по которым ветер гнал обрывки пламени, точно адскую метель.
Вдоль стенки кратера вилась вырубленная из той же породы лестница – длинный, плавной дугой выгибающийся пролет, состоящий из множества узких ступенек. Проводник был уже на полпути вниз и теперь, остановившись, нетерпеливыми жестами показывал нам, чтобы мы спускались за ним. Мы пошли.
Невозможно передать словами, до чего невесомым и хрупким чувствуешь себя, спускаясь в кипящий огненной пургой котел, да еще по такой ненадежной тропинке. Похожее ощущение можно испытать, когда переходишь через Имаусские горы зимой, в непогоду, по обледеневшей козьей тропе. Однако спускаться по стенке громадного кратера было намного труднее, ибо порывы ветра налетали с разных сторон, постоянно борясь друг с другом и меняя направление, так что приходилось все время быть начеку, чтобы не оказаться сбитым с ног невесть откуда взявшимся вихрем.
По дороге ничего нового внизу мы не заметили. Потоки огня, то и дело проносившиеся под нами, на мгновение выхватывали из тьмы то тяжелый каменный свод, то устье туннеля. Само пламя походило на огромные красные полотнища, которые торжественно развевались, увлекаемые воздушным потоком, пока их не разрывали в клочья противоборствующие течения на одном из подземных перекрестков. Время от времени мы видели и обитателей бездны, когда их стремительный полет пересекался с движениями огненных вспышек, – сверху они казались не больше мотыльков.
Последний десяток ступеней отделялся от стенки кратера и нависал над бездной подобно небольшому трамплину. Проводник остановился намного выше этого места и жестами указал, что мы должны пройти вниз.
– Вам придется позвать ее самим – спускайтесь, – сказал он.
Мы протиснулись мимо бессмертного: Халдар впереди, Дефальк по-прежнему между нами. Мой друг шагнул на самую последнюю ступеньку, и я вдруг осознал, что движения его полны необычайной уверенности, точно пропасть внизу не внушает ему ни малейшего страха.
– Далиссем! – позвал он. Голос его совершенно затерялся в реве ветра. – Далиссем из Луркнахолма! Приди. Дефальк доставлен в твое распоряжение!
Казалось, слова перестают звучать, едва успев сорваться с уст, но со дна бездны, точно ответ, колонной поднялся ледяной ветер и начал, ни на мгновение не затихая, дуть нам в лицо. На несказанной глубине прямо под краем последней ступени возникла движущаяся точка. Она росла, приближаясь. Вскоре стало понятно, что это плывет по воздуху человеческая фигура.