Единственный способ прорваться через эту глубокую отстраненность – обратить внимание на воспоминания, которые покажут (и это пациент знал, будучи ребенком), что дедушка на самом деле был простым человеком, который завоевал свое место под солнцем не первобытной силой характера, а потому, что сама история благоприятствовала его способностям.
Если говорить о праотцах Запада, то я бы сослался на ранее описанный случай (Erikson, 1945, p.349). Представьте себе мальчика, чьи дедушка и бабушка оказались в одном из западных штатов, где люди традиционно поддерживают друг друга. Дед, сильный волевой человек, не боится браться за новую, технически сложную работу, свободно путешествуя по широко раскинувшимся западным территориям. Выполнив задачу, он передает ее другим и отправляется дальше. Жена видит его от случая к случаю, каждый из которых сопровождается появлением очередного ребенка. Согласно типичной семейной модели, его сыновья не могут за ним угнаться, оседают где-то на обочине его дорог и живут как уважаемые граждане. Если попытаться кратко сформулировать, чем является перемена в их образе жизни, то от модели «убираемся отсюда куда глаза глядят» они переходят к лозунгу «мы остаемся – пусть убираются прочь другие». Только его дочь (мать пациента) по-прежнему идентифицировала себя с ним. Однако такая идентификация не позволила ей выйти замуж за человека, равного отцу по силе духа. Она вышла за слабого мужчину, и семья нашла постоянное место жительства. Своего сына она растила богобоязненным и трудолюбивым. Временами он испытывал беспокойство и не мог долго оставаться на одном месте, иногда впадал в депрессию. Однако то, что в определенный период являлось юношеским задором, впоследствии могло вылиться у вполне благополучного жителя Запада в склонность к алкоголю.
Его мать не понимала, что тревожность у сына вызывало ее отношение к его отцу, выбравшему спокойный образ жизни. Все детство мальчика она всячески принижала мужа, сожалела об отсутствии в своем замужнем статусе географической и социальной подвижности, идеализировала похождения деда. При этом она пресекала и панически реагировала на все резвые выходки сына, которые могли бы потревожить их добропорядочных соседей.
Женщина со Среднего Запада, необычно [для данного региона США] женственная и чувствительная, использовала свой визит к родственникам на Западе для консультации с автором этих строк относительно общей эмоциональной ригидности и постоянного ощущения легкой тревожности. В течение предварительного сеанса анализа она казалась практически лишенной эмоций. Лишь по прошествии нескольких недель она стала проявлять чувства под наплывом внезапных сильных ассоциаций с сексом или смертью. Многие из этих воспоминаний хранились в некоем изолированном уголке ее сознания, откуда лишь иногда прорывались сквозь упорядоченный слой фактов из детства ребенка, принадлежавшего к высшему среднему классу. Такая взаимоизоляция сегментов жизни аналогична той, что связана с компульсивными невротическими расстройствами любой природы; однако в некоторых регионах она выражена в большей степени; это образ жизни, этос [формы общественного поведения], в которых нашей пациентке оказалось совершенно некомфортно лишь потому, что в тот момент за ней ухаживал европеец и она пыталась представить себе жизнь в космополитичной атмосфере. Ее это привлекало, но в то же время давило на нее; ее воображение было разбужено, но сдерживалось чувством тревоги. Ее организм отзывался на эту двойственность ощущений то запорами, то диареей. Создавалось впечатление скорее общей зажатости, нежели бедности воображения, как в сексуальном, так и в социальном смысле.