Спутник госпожи продолжал на ходу ругаться вполголоса, не замечая ничего вокруг.
– Да уж, за вампиров нас еще ни разу не принимали… Глупые суеверные дикари, чтоб вам пусто было!.. Сударыня моя Ванда, я уже ничему не удивляюсь: вот именно эти люди могли похоронить заживо больного или спящего, – и ничего бы в голове не шелохнулось!
Графиня сначала слушала, потом остановилась и смерила своего спутника тяжелым взглядом.
– Маркус, друг мой. Я до сих пор благодарна за то, что ты спас меня тогда – и верю, что ты можешь помочь спасти моего сына. Но сейчас – прошу, замолчи! В данный момент мы целиком и полностью зависим от доброй воли этой, как ты говоришь, дикарки… Которая, между прочим, едва не убила нас, несмотря на все наши умения.
В пещере я сразу пошла топить печь, греть воду, стряпать кашу… Ну что тут скажешь: пришла баба домой! Госпожа Ванда ходила и смотрела по сторонам: еще бы – все эти годы здесь была сосредоточена жизнь ее сына. Касалась его вещей, безошибочно находя любой предмет, который помнил тепло его рук. Книги. Гербарии. Потайной светильник. Брошенный в углу запасной плащ. И наконец – скрипка в футляре, забытая с той поры, когда молодой граф, надорвавшийся и сломленный, покидал это место, тяжело опираясь на мое плечо. Госпожа взяла ее со стола, прижала к груди… да так и ходила с нею весь вечер.
Ночь промчалась как морок: каждый из нас забылся коротким тревожным сном в своем углу. Наутро я оставила моих гостей одних и пошла через лес к замку.
***
Мост, как и ожидалось, был поднят, ворота закрыты… А возле рва я увидела знакомую фигуру в живописных лохмотьях. Зденек! Он расхаживал туда-сюда, что-то напевая под нос, и поначалу даже не обратил внимания на меня и не услышал, казалось, моего радостного возгласа. Обняв, наконец, брата, я поняла, что он явно не в себе, – как и тогда, когда мы два месяца тому освобождали его из монастыря.
– Сестра, дорогая сестра, – Зденек улыбнулся, наконец узнав меня. – Вот видишь, весь гнев прошел – просто погас и остыл, как прогоревшая головешка. И его гнев, и мой гнев, и даже гнев его Утехи. Ты знаешь, над ней больше нет крыла смерти, – о нет, она стала прежней, теперь она несет ему мир, только мир. Я и вернулся, – незачем мне было больше там оставаться. Нож отдал Йохане – это моя родственница, что приютила меня в Зойгенхофе, я за то отдал ей лошадь. Сначала я хотел сломать этот нож, который точил, чтобы погубить живую человечью душу... Но потом вложил в ножны и отдал ей, – она сказала спасибо. Я больше никогда не возьму ножа, сестра моя: слишком легко к нему привыкают руки. И больше не уйду никуда: мне плохо на чужбине, а без вас я и вовсе не смогу… Как же хорошо, что я встречу эту весну в нашем лесу.
Постояв у рва с полчаса (из-за ворот не доносилось ни звука, только Зденек продолжал расхаживать и напевать), я поманила брата за собой, – и мы снова пошли через лес к Шрекенштайну и нашему подгорному убежищу. А уж оттуда Зденек отправился в замок – через подземный ход и колодец. Мы остались ждать: я, лишь бы руки занять, села перебирать запасы трав, Маркус забился в угол у печки с одной из книг господина, а госпожа Ванда беспокойно мерила пещеру шагами, держа скрипку словно младенца у груди.
Зденек вернулся ближе к вечеру.
– Мир, божий мир настал, Кветушка, в нашем доме и наших сердцах… – лицо брата лучилось радостью, в глазах стояли слезы. – Слава в вышних Богу, смерть побеждена и зло повержено, трижды счастливый день настал! Пойди и посмотри на него, сестра, как мирно и спокойно он спит, какой на нем венок и красивая одежда!.. И ведь ты знаешь, она вернулась, его Утеха вернулась к нему, она не покинет его больше, и мы обнялись с нею, как брат с сестрой. Мы все будем вместе, всегда вместе, беречь и понимать друг друга, словно в царстве Божьем… Иди к нему, милая сестра, не бойся! Обними нашего дорогого Альберта, скажи, как сильно любишь его. Уж теперь он поймет тебя, милая… Не плачь, девочка. В такой миг не плачут…