– Кветка, не кипятись, – несмотря на мои злые слова, добряк Карел смотрел примирительно. – Я ж не прошу, чтоб ты сейчас отвечала. Ты подумай. Потом, на холодную голову…
– Да хоть бы и на холодную! – вскинулась я. – Ты… Ты вообще кем себя возомнил? Надо же: не будет он МЕНЯ ревновать к МОЕМУ господину рыцарю, ну ты подумай! Если ты вправду считаешь, что ты мне его заменишь… Господи, какой ты дурак!
Я оттолкнула его локтем, вскочила с места и ушла на другую сторону плаца.
– Мадемуазель! – окликнули явно меня. Рядовой или, скажем, бойцом, меня тут звали редко: парни, понятно, обращались по имени, а вот начальство все больше так, – будто к барышне.
В дверях караульной стоял господин адепт-наставник (имени его я так и не знала, он и не говорил) – тот, что всегда ставил мне в пример Карла и ругался, что я пытаюсь давить на людей, а рядом с ним – незнакомый невысокий мужчина в черной шляпе и с глухой черной маской на лице. Я уж знала: раз господин носит маску при своих бойцах, – значит к нам припожаловал кто-то из высших посвященных, которые вовсе не желают себя светить.
– Мадемуазель, пройдите в караульное помещение, – повторил наставник. – С вами желают побеседовать о том событии, которое имело место при задержании двойного агента.
Я внутренне сжалась. Господи, только этого не хватало! Вот после Карла с его разговорами о женитьбе – самое то.
В караулку мы вошли все втроем: мужчины еще и вперед меня пропустили. Незнакомый господин из высших молчал, а когда я прошла мимо него, – меня словно обдало холодом. Оказавшись внутри, он быстро прошел к столу, скинул на него шляпу (маску, понятно, и не тронул) и обернулся ко мне. Похоже, высший посвященный был немолод: парика он не носил, а в волосах хватало седины: несколько совершенно белых прядей словно расчерчивали гладко причесанный пробор.
– Ну что ж, – его голос, тихий и вкрадчивый, опасно шелестящий, словно выходящий из ножен клинок, не предвещал ничего хорошего. – Расскажи мне про вашего задержанного. Что ты сделала перед тем, как он начал говорить? Может быть, ты что-то видела? Как ты поняла, куда надо нанести удар, и что чувствовала при этом?
Я честно пересказала господину в маске то, что мне виделось тогда: про веточки, про нити, про прозрачный хрусталь с острыми гранями, которым сделался мир при появлении провидицы. Про то, что веточки, где была тишина, теперь, видимо, засохли. Про то, что у меня зудело где-то в голове, за глазами, а потом я, похоже, хлопнулась в обморок.
Он выслушал молча, не перебивая.
– Что ж, – снова сказал высший после недолгого молчания. – Давай попробуем повторить. Иди сюда. Ближе, ближе, не бойся. Сядь, – он придвинул мне табурет. – А теперь смотри на меня, стараясь не отводить взгляда. Да, прямо в глаза… Черт, так ничего не получится!
Мужчина тряхнул головой, а потом протянул руки и скинул маску на стол. Под нею обнаружилось обветренное немолодое лицо, вполне обычное, если бы не шрам, пересекающий правую щеку и заходящий на край глазницы, отчего один глаз смотрел криво и с вечным прищуром: наверняка глядеть сквозь узкие прорези маски ему было вдвойне неудобно. Зрачки странного господина чуть заметно дрожали, – словно от с трудом сдерживаемой ярости.
– Я звал тебя сюда не для того, чтобы меня разглядывать, – процедил он. – Смотри!
Его лицо придвинулось вплотную, безумные яростные глаза и дрожащие зрачки заслонили собой свет.
– Смотри и думай, что ты можешь сделать. Если сможешь, – отдай победу одной из сторон.
Он провел затянутой в перчатку ладонью перед моими глазами, – и мир вокруг исчез.
***
Я висела над бескрайней равниной – гладкой, как скатерть, на которой не было ни холмов, ни городов, ни лесов… Ничего. Только черные и белые пятна, движущиеся в странном зыбком равновесии. Чернота была глубокой, как бездна, и гладкой, как наше подземное озеро, а белизна – ясной, словно снег на горных пиках, освещенных солнцем, где самые кончики лучей разделялись на тысячи маленьких сияющих радуг. Черные пятна окружали белые и наоборот, белые пятна сжимались и вытягивались в струнку, чтобы протиснуться сквозь строй черных. В одних сторонах было больше черноты, в других – белизны, но в целом черных и белых пятен было поровну: где-то среди черной горелой равнины вставали белые горы, где-то среди белого снежного поля высились черные холмы. Если приглядеться, за каждым таким пятном тянулись веточки, растворяясь в вышине, где не было воздуха: черные и белые, тоже поровну, их можно было отсекать или выращивать, только сильно больше или сильно меньше бы их не стало. Что ж, стоит попытаться.