– Я в числе приглашенных, – пока мой голос звучал спокойно, но я начинала закипать.
– Ничего страшного, перетерпишь, – ответил Карел. – Хорошие стрелки нынче на вес золота. Все, ступай…
– Но капитан… – вклинилась Магда.
– Ты тоже будешь обсуждать мои приказы? Адепт, расстановка караульных постов не имеет к вам никакого отношения, здесь распоряжаюсь я, – Карел снова повернулся ко мне. – Можешь идти, боец. Шагом марш!
– Я не подчинюсь, – мой голос звенел. – Я не могу пропустить его свадьбу!
– Ты пропустишь ее в любом случае, это я тебе обещаю, – Карел протянул руку и взял меня за отворот мундира, приблизил ко мне лицо. Теперь его челюсти были сжаты, ноздри гневно раздувались. – Только в первом случае ты просто проведешь ночь в патруле, а во втором – заодно получишь взыскание за попытку не подчиниться приказу. Возможно, будешь ходить в патрули каждую ночь после учений и вовсе забудешь, каково это – спать, особенно если придется пить зелья. А может быть, посидишь недели две в карцере на хлебе и воде, – это также способствует очищению мыслей и смирению сердца. Так или иначе, – небо покажется тебе с овчинку, а главное, – твое освобождение состоится сильно позже отбытия господина рыцаря и его супруги к месту службы. Так, что ты даже не сможешь помахать вслед платочком.
– Карел, будь же человеком, – Магда попробовала взять его за рукав, он стряхнул ее руку легким движением.
С плаца на нас уже начали заинтересованно поглядывать.
– Идите, боец, – он наконец выпустил меня. – Еще одно слово, – и взыскание тебе обеспечено.
– Я… – начала я.
– Продолжай, - Карел сделал приглашающий жест рукой и слегка улыбнулся.
Слова застряли у меня в горле – примерно там же, где уже стоял горький комок слез. Я четко развернулась через левое плечо и, чеканя шаг, пошла к построению бойцов, заступающих на караульную службу в эту ночь. Магда смотрела на меня сочувствующим взглядом.
***
Ночь прошла. Точнее – пролетела: короткая купальская ночь, которую я впервые встречала не в своем лесу. Звезды высыпали на небосклон, откружили свои положенные танцы в вышине. Соловьи спели свои дивные песни и умолкли, не желая спорить с доносящейся из замка музыкой. Луна – переросшая половину, такая прекрасная, как обычно и бывает на Купало, висела низко, прямо над камышами, – сначала она сияла, как начищенная, и нежно звенела, отражая свой свет и свое пение в текучей глади, потом побледнела и превратилась в круглое плотное облачко.
Самые густые заросли папоротника тянулись прямо вдоль ручья: листья королевского папоротника – огромные, в руку длиной, похожие на перья невиданной птицы, и кустики попроще и помельче, – те, которые делятся, как люди, на мужчин и женщин.
Вспоминался сон – тот, давешний, еще девчоночий, который повторялся не раз и не два: склон холма, ствол великого дуба, заросли папоротника, – и сотни искр-цветов, летящих в кружении вихря, опускающихся мне на рукава и подол, скользящих по плечам и волосам идущего рядом со мной молодого графа. Теперь я точно знала: папоротник уже не зацветет для меня, – той, что пришла в лес, вся обвешанная холодным железом и пахнущая порохом. Травы отвернутся от меня, гадания не сбудутся, и чудеса не исполнятся, – остается действовать самой или сожалеть о своих ошибках, вспоминая, что сделала не так.
Шаг, один шаг, мне всегда не хватало шага до счастья, – и я знала, что не должна делать его. Шаг – мостик, перекинутый через пропасть: у него подпилены веревки и подгнили доски. Надежда – бутон розы, разворачивающийся ядовитым цветком. Слово – камушек в лавине, сходящей со склона и рушащей все на своем пути. «Шаг, сделай один шаг, его же так легко сделать!» – злой веселый чертик изнутри хохотал мне в уши.