Подземелье, свет факела, не рассеивающий этой вечной тьмы, туман над источником и крылья вихря, рвущегося в небо. Положить руки на плечи моего печального короля, посмотреть в его прекрасные полночные глаза: «Свет мой… Не отринь меня».
Перевал, холод ясной осенней ночи, хоровод звезд в бездонном небе, один на двоих теплый плащ. Запрокинуть голову ему на плечо, – так, чтобы щека прижалась к щеке, а губы почти коснулись губ: «Огонь мой… Обогрей меня».
Опушка рассветного леса, роса на травах, его мольба о прощении, мое братское объятие. Отклониться чуть назад – так, чтобы он видел мои заплаканные глаза, нежно коснуться пальцами его волос и лица: «Милый мой… Пожалей меня».
Один шаг, – и мы вместе, и узоры на стенах пещеры слагают о нас песнь, перетекая сами в себя, и яркие звезды кружат над нашими головами, и цветы на опушке леса касаются наших сплетенных рук. Сделай этот шаг… Не делай этого шага…
«Не отринь меня», – и вечное блуждание между мирами, когда его память не может найти путь, а я не вижу иного света, кроме него, и потому ухожу во тьму следом за ним, и странная обитель, пещера под горой, принимает в себя наши души, которые никогда не вернутся наверх. «Обогрей меня», – и имя девы, стирающееся из книги, – той, что была в начале этого мира; и книга рассыпается прахом, а потом та, что писала ее, – та, к которой придет время воззвать о милости, – отвернется и скажет, что не может помочь, потому что не знает нас вовсе. «Пожалей меня», – и вовсе не вино любви на губах, но вина – горькая, ядовитая, сворачивающаяся тугим клубком змей, которые будут рвать зубами его душу, отягощенную предательством и мечущуюся меж двумя огнями.
Все было так, как в том сне, от которого оставалась лишь смутная память о потере: если бы у нас с ним сложилась любовь, – то сразу, следом за нею, сложилась бы и смерть. Я знала это еще тогда, когда впервые увидела молодого парня с толпой теней за спиной… И раньше, в те неведомые времена, когда поняла, что опоздала на сотни лет, что, полюбив, я уже люблю умершего, и любая моя песня о нем обернется плачем. Не желая ему смерти, я замирала на месте, не делая шага, отказываясь его делать наяву и даже во сне… И мир становился чужим и холодным. И папоротник больше не цвел.
***
Я не смела надеяться, что увижу его сегодня, – но, видимо, мои молитвы были услышаны. Ведь и подумать не могла, что счастливые супруги будут возвращаться со своей свадьбы не на белом коне, не в карете, – а попросту на лодке по широкому ручью. Однако, это не было видением: лодка, необычная и вычурная, словно летящая низко над волнами черная птица, плыла мимо моего берега, мимо просыпающегося рассветного леса и высоких прибрежных трав, раздвигая носом легкий туман над водой.
Два человека в лодке были окружены своим счастьем, как магическим кругом, сквозь который не могли прорваться никакие беды. Счастливые по праву, прошедшие все испытания, соединенные небом и пообещавшие друг другу вечность: мой господин, тот, что был для меня выше Бога, и его обретенное Утешение. В своем черном одеянии он был светел, словно ангел, а она теперь не просто отражала его свет, – нет, она сама сияла ярче солнца, сторицей возвращая ему то, что перешло из его души в ее.
Все, что я могла, – это упасть на колени перед этим волшебством и взмолиться Богу о том, чтобы оно не заканчивалось. Будь счастлив, свет мой, будь счастлив вечно! Ревность? Зависть? Человечьи глупости не имели отношения к тому мигу, где пребывали сейчас эти двое… К тому мигу, где пребывала я. Я похороню эти слова где-то на дне своих мыслей и для надежности вобью в их могилу осиновый кол, чтобы они никогда не выбрались наружу.
Те, что плыли сейчас в лодке, глядя друг другу в глаза и не замечая ничего вокруг, находились не просто на границе между мирами, – они были в своей собственной вселенной. Они были волшебным светом, единым чудом, солнцем и луной, богом и богиней, вечностью и совершенством. Они были Легендой, первым и последним словом этого мира, пересказанного во имя их прошлого и будущего. О них хотелось слагать песни, – и одна из них тонким хрустальным звоном переливалась на дне моего сердца.
Когда лодка почти скрылась из вида, я вошла по колено в воду, провожая ее глазами, – так ее было видно дольше, пока она не исчезла за поворотом русла. На этом участке речушка текла с запада на восток, потому последним, что я увидела, был черный силуэт лодки на фоне рассветных лучей, выступивших из-за края земли на нашу сторону неба. Лодки – и двоих счастливых людей, которые стали одним. Последний взгляд, – и небо всей тяжестью обрушилось на меня сверху, хороня и пригибая к земле.