Я обернулась на глухой стук: госпожа Ванда, уронив на пол драгоценную скрипку, медленно сползала спиной по каменной стене.
***
В склеп ночью мы с нею не отправились, – это сделали Зденек с Маркусом. Я ждала их у водостока, изо всех сил прислушиваясь, ловя малейший шорох наверху.
Как же так, Господи Боже? Она обманула меня, та странная женщина, написавшая наш мир? Может, передумала? Или не справилась?.. К тому мигу, когда наверху послышались шаги и звяканье цепи, я успела раз сто измерить шагами галерею, вдоволь поплакать и в кровь искусать губы. Я кинулась навстречу, оскальзываясь на мокрой винтовой лестнице, - и первым меня встретил бегущий впереди пес.
Они несли тело молодого графа на самодельных носилках, свернутых из плаща, – и только внизу я смогла наконец его разглядеть: страшно осунувшееся, белое, как снег, лицо, заострившиеся черты и отросшая длинная борода; богатый наряд весь в серебряном шитье.
Дорогою Маркус все молчал, – и лицо у него было такое, что лучше не подходить, зато Зденек без конца улыбался и напевал себе под нос что-то неразборчивое... На мои вопросы не отвечал ни один из них. Так мы и дошли до жилой пещеры: радостный Зденек, мрачный Маркус и зареванная я.
Графиня сразу кинулась к нам:
– Ну что, Маркус, что? Он жив???
Так же молча мужчины опустили носилки на ложе, и только тогда Маркус, выпрямившись, в упор посмотрел на нее.
– Я не знаю. Трупного окоченения нет, но он весь холодный, и пульс не чувствуется. Прости, но я бы на твоем месте не очень-то надеялся…
Она бросилась к носилкам, упала на колени и принялась целовать холодные руки своего сына.
– Не надо плакать, госпожа, – Зденек, по-прежнему улыбаясь, осторожно потрогал ее за плечо. – День-два, много – неделя, – и он проснется таким же, как прежде. Не надо будить его, – сон исцеляет, исцелит и в этот раз. Сколько раз мы берегли здесь его сны, верно, сестра? Сколько раз он открывал глаза спустя дни – и был счастлив видеть наши дружеские лица. Просто будьте с ним рядом, госпожа. Альберт так давно вас не видел, и как же он вам обрадуется…
Маркус тем временем извлек из своей сумки медную слуховую трубку и, бесцеремонно отодвинув безутешную мать, опустился на край ложа, – только доски скрипнули. Так же молча и уверенно он расстегнул одежду молодого барина, приставил трубку к его груди ровно напротив сердца и сделал нам всем знак рукой: тише, мол.
Графиня перестала рыдать, Зденек – напевать, я же просто затаила дыхание, обняв и усадив с собой на пол не перестающего вертеться пса. Тишина длилась и длилась, изредка нарушаясь случайными звуками. Вот упала капля с каменной сосульки в соседнем зале. Вот стрельнуло, лопаясь, полено в печи. Вот шумно выдохнул Циннабар, положив морду на вытянутые лапы.
И вот… Маркус еле заметно вздрогнул, отнимая ухо от своей трубки.
– Сердце бьется… – в его глазах читалось удивление. – Совсем редко, может, всего раз в минуту, но ровно и сильно. Это невероятно, но он жив… Ванда, твой сын живой!
-------------------------------------------------------------------------
*Жорж Санд, «Графиня Рудольштадт», глава 28.
**Жорж Санд, «Графиня Рудольштадт», глава 10.
Глава 3. ПО САМОМУ КРАЮ
Наутро, так и не сомкнув глаз в эту страшную ночь, я побежала к замку – разузнать, как и что, не хватились ли вдруг погребенного тела. Несмотря на ранний предрассветный час, я издали разглядела, что мост опущен, а по двору ходят люди, мелькает свет факелов. Неужто?..
Не очень-то различимая в темноте, да еще нашептывая на ходу заговор для отвода глаз, я бесшумно пробежала по мосту, намереваясь прошмыгнуть вдоль стены в темный угол двора.
Меня все ж заметили.
– Эй, кто это здесь? – дядька Войтех, старый сторож, сцапал меня за плечо, посветил факелом в лицо. – Ты, Кветка?.. Вот же чертова ведьма, принесло ж тебя!
– Что нового, дядь Войтех? Скажите, Богом прошу!
Видимо, мое зареванное осунувшееся лицо и дрожащие губы малость разжалобили старика, потому что плечо мое он отпустил.
– Ничего хорошего, девочка. Не успели молодого барина схоронить, как граф Христиан следом помирать собрался, – сторож вздохнул. – А барышня Порпорина с папашей своим как на два денька приехали – так больше не загостятся, и дела им нет. Вон, глянь, уже и карету им заложили, торооопятся они, что ты… Тьфу! – он сплюнул под ноги. – Никогда не верил тому, что бабы на кухне болтают, и не слушал даже… А на сей раз – и послушал, и поверю! Это ведь не ты, – а она, красавица эта залетная, виновата во всем, это она его погубила! Наплела ему с три короба, наобещала – и хвостом махнула, только ее и видели. А потом письмо прислала: не жди, мол, не вернусь, – граф Альберт после того и слег… Вам, бабью, дай только волю: все крутите да вертите! Играете все: там она поманит, тут откажет, эх… Да я не про тебя, не реви! Ну-ну, уймись… Эхма…