***
Я рожала в сенях, не в бане, – этим летом жара стояла такая, что не продохнуть. Бабка Магда очистила и занавесила куском полотна один угол, положила туда пару мешков с соломой, ну и приготовила все, что могло пригодиться, – чистое полотно, воду, ножик, новую нитку. Чтоб все шло легче, в хате открыли все, что могло открываться: окна, сундуки, погреб, печную заслонку и дверцу, бабка распустила мне волосы и развязала на мне и себе все завязки на одеже.
– Выпей, милая, – она протянула мне ковшик с холодной водой, в котором лежали два куриных яйца. – Давай-давай, как курочка легко приносит, – так и ты легко принесешь, не болевши, не стонавши, всему миру не слыхавши.
Я выпила, скривившись, – меня знатно мутило, живот твердел и схватывался болью уже каждую минуту без передышек, знатно отдавая в поясницу. При очередном таком приступе я просто упала на мешки и попыталась свернуться в комок, – да только так было еще хуже, потому спустя миг я разогнулась назад, упершись ногами в стену. Боль рвала на части, я сжала зубы и застонала.
– Не держи себя, милая, кричится, – так кричи себе, чтоб Святая дева тебя услышала.
– Ооох, когда ж это кончится-то!
– Скоро, милая, скоро, скоро… Возьми-ка меня за руку… Вот еще поднатужься маленько… Отворяйтесь ворота костяные, отворяйтесь двери жилотные, пусти к нам, Богородица, сынка – как соколка, а доченьку – как ласточку…
– Оооо!
– Вот уж скоро. Совсем скоренько… Ах ты, Боже, в такой миг и мужик все завязки на одеже распустить должен, женке своей помочь, а где он, твой муженек-то, нынче воюет…
– Оооох, не могу больше уже!
– Ну давай-ка еще. Пора бы уж. Ну, вдохни поглубже… Ох, вот и умница моя!
Мальчик – это был, как и сказала бабка, мальчик – завопил сразу же, громко и требовательно, да и сам он был крупненький, крепкий, с воинственно сжатыми кулачками.
– Ладный какой вояка, – бабка широко улыбнулась. – Ну, Кветка, уж и постарались вы с молодым барином, – такой сынок получился. А на него не очень-то и похож, да и на тебя тоже… Ну-ка, матушка, глянь, в кого сыночек удался?
Я пригляделась.
– В деда своего?
– Ох, и то верно! Ну вылитый старый граф, аха-хах… В его честь и назови, слышь?
Пуповину перерезали на топоре, чтоб мальчик рос сильным, и перевязали чистой ниткой, затем бабка обмыла громко орущего ребенка, вытерла, спеленала и передала мне: на ту пору бегущее молоко уж успело знатно промочить мне рубашку. Мой сын, наконец дорвавшийся до еды, жадно впился мне в грудь и замолчал. Бабка подхватила таз, в котором омывала младенца, и пошла с заговорами выливать его на угол дома.
То, что что-то пошло не так, стало понятно часа через два, – родила-то я легко, но кровь с меня бежала хоть и тонким, но ровным ручьем и не думала переставать. Сыночек, насытившись, тихо спал в подвешенной к матице люльке. Бабка помогла мне дойти до сундука, уложила на тюфяк, укрыла и кинулась закрывать все открытые дверцы и завязывать то, что было развязано: теперь-то все ворота пора было запереть, чтоб не давать крови вытекать из меня.
Несмотря на жаркий летний день, мне становилось холодно – с каждой минутой все холоднее, а сердце колотилось так, словно думало выскочить наружу. Бабка что-то шептала, водя руками по моему животу, иногда нажимала, – от этого делалось больно, а кровь выбрасывалась резким толчком. Холодно… Холодно, холодно, холодно. Как хорошо, что маленький спит…
– Выпей, Кветушка, – бабка протянула мне ковшик с каким-то травяным отваром, подперла меня плечом, чтоб я не упала.
Перед глазами шли круги, холодно уже не было, но клонило в сон. В этот миг я четко поняла, что скорее всего умру. Просто перешагну через невидимый людским глазам порог – и взлечу вверх, как перышко на ветру. И когда мой господин, мой милый, вернется с войны, – он увидит только мою могилку, а потому теперь мне важно вспомнить все то, что забудется, как только оборвется моя ниточка. Его руку на поводьях лошади и палаш на боку… И его руку на моем плече. Звезды на небе и в его глазах. Звезды падают, падают, падают, все ближе и ближе, сейчас упадет и моя…