«Я загадал, чтобы ты стала моей женой, – пусть хоть звезды услышат». «Я ничего не боюсь, Альберт. Мой Альберт»… Его прекрасное лицо, его руки, – сотворил же Бог красоту… «Кветушка, родная моя!»
Я с трудом открыла глаза, переходя из одного сна в другой. В этом сне он тоже был рядом – с широко раскрытыми перепуганными глазами, в пыльном с дороги мундире. Живой. Вернулся.
Из последних сил я потянулась к нему, – и, видимо, от этих усилий, тот маленький сгусток плоти, что мешал затвориться моим жилам, выпал из меня наружу, – и кровь остановилась.
***
Когда я пришла в себя, он снова был рядом: сидел возле сундука на каком-то чурбаке – без мундира, в белой рубахе – и держал на руках нашего сына. Мальчик молчал, пригревшись на руках своего отца.
– Дайте, – в горле пересохло, в ушах звенело. – Он голоден, наверно…
Вместо того чтобы просто протянуть мне ребенка или хотя бы положить его рядом со мною, он молча подсел ко мне, одной рукой обхватил за плечи, а другой поднес сыночка к моей груди. Так мы и сидели втроем: малой ел, а мы просто молчали, согреваясь друг о друга. Хлопотавшая у печи бабка обернулась – да так и застыла, глядя на нас и прижавши руки к сердцу. Ее глаза блестели подозрительно мокро.
Молодой барин оставался в нашей хате еще два дня – неотлучно был при мне, не спускал с меня глаз. Эти дни я, считай, проспала, а потому не очень-то и понимала, что он так и не доехал до своего замка даже поздороваться с родными. Что ночью спал вполглаза, сидя на этом самом чурбаке, на котором раньше кололи дрова, и положив голову на сундук впритык к моему боку. Что сам кормил меня с ложки какой-то сытной похлебкой, отпаивал бабкиными травами, на руках носил во двор за всякой надобностью. Укачивал нашего сына и приносил его ко мне под бок, когда маленькому хотелось есть. Целовал мне руки, гладил по голове, говорил ласковые ободряющие слова. Все это вспомнилось в подробностях только потом, а в те дни сливалось в сплошное нераздельное ощущение надежного тепла и покоя. Мне не надо было ни о чем-то думать, ни о чем-то заботиться, – меня берегли и согревали, мои желания угадывали по одному взгляду.
Утром третьего дня я смогла сама сесть на сундуке, да и в голове прояснилось, – вот тут-то до меня и начала доходить вся неправильность происходящего – того, что сохраняло мне жизнь в эти дни. В хате было пусто, – даже бабки не было, лишь я да он: мой господин стоял перед окном, задумчиво глядя наружу. Привычный, въевшийся под кожу, страх рванул внезапным холодом, разом отрезвляя мысли и прогоняя бездумное расслабленное тепло этих дней. Я вскочила на ноги, – голова лишь чуть закружилась, но в целом я чувствовала себя прежней.
– Милая? – граф обернулся на звук. Ребенок, оказывается, был у него на руках, – будто нарочно. – Не вставай так резко, моя родная, пожалуйста…
Видимо, он увидел – или почувствовал – мой страх, а потому ловко переложил сына на одну руку и шагнул ко мне, свободной рукой обхватил мои плечи, прижал к себе.
– Что ты, Кветушка? – его плечо под тонкой батистовой рубашкой было теплым и твердым, его пальцы гладили мои волосы, нежно перебирая пряди. – Все хорошо, радость моя, все беды позади… Давай-ка сядем… Не плачь, пожалуйста, – так же одной рукой он развернул меня лицом к себе, поцеловал в лоб, в глаза… Каким-то неведомым образом он при этом умудрялся держать неподвижной левую руку, на сгибе которой сладко спал наш сын.
– Вы же и в замке еще не были, как вернулись, да? – горячо прошептала я. – Родных не повидали даже, все тут, со мною… Из-за меня… – я отшатнулась назад и отчаянно посмотрела ему в глаза. – Что же теперь с нами будет?..
– Ничего не будет, милая, ничего плохого, – мой милый снова протянул ко мне свободную руку, тихонько провел пальцами по щеке, стирая мои слезы. – А в замок я вернусь сегодня же. Только не один, а с тобою вместе…
– И не думайте даже!..
Он снова попытался меня обнять, я опять вывернулась. То ли от наших голосов, то ли от возни младенец заворочался и захныкал, – пришлось завершать спор, брать сыночка на руки, кормить… Граф при этом смотрел на меня сияющими глазами, с таким нескрываемым восхищением, что кровь, сколько ее там осталось, жарко кинулась мне в щеки.
– Моя богиня, – прошептал он, становясь передо мной на колени, – моя мадонна… Миг назад ты боялась и гневалась, – а теперь вся светишься, словно сошедший с неба ангел. Моя героиня, святая великомученица, спасающая мир. Ты, любовь моя, душа моя, рискуя собой, открыла дверь между мирами, чтобы привести сюда наше дитя, – за это я должен поклониться тебе… А наш сын, это Божье чудо, маленький огонек, зажженный от пламени нашей любви… В нем пока больше неба, чем земли, в его глазах еще горит отблеск предвечного света и прежней памяти, – и одновременно в нем уже столько воли к жизни, столько зарождающейся мощи, надежд и возможностей. Он так похож на тебя – такой же синеглазый и смелый, – но я вижу в нем и свою частицу… Лучшую часть, где нет ни тьмы, ни печали. Этот маленький человек все решил за нас, дорогая: мы будем вместе. Наши судьбы не изменить, – он уже есть, наш сын, уже пришел в этот мир и соединил нас навсегда. Ведь теперь ты не откажешь мне хотя бы ради него.