– Боюсь, не поможет…
***
Я не сняла траур ни через год, ни через десять, но случилось так, как она и говорила: едва дав мне передохнуть после годовщины смерти любимого мужа, в замок потянулись желающие выразить соболезнование, – причем дам было гораздо меньше, чем мужчин.
Все они были на один лад: выражали сочувствие бедной прекрасной (весьма небедной!) графине, оставшейся в одиночестве, выражали надежду на то, что горе не вечно («Вечно!» – резко возражала я им, и многие осекались на полуслове), и что усопший был бы только рад моему счастью («Он не умер!» – рявкала я в ответ, и ошарашенно замолкала вторая треть просителей). Оставшаяся треть - самые стойкие – пытались говорить что-то еще, восхищаться моей печальной красотой и петь о нежных чувствах. Четверть часа угрюмого молчания, – и тем, кто сам не догадывался откланяться за это время, я попросту приказывала убираться вон. Через месяц жаждущие знакомства холостые дворяне в округе закончились.
Потом был весьма богатый мещанин из Домажлице – «новый человек», не скрывающий того, что верит только в деньги, ум и удачу. Этот не стал петь ни о чувствах, ни о женском одиночестве, а сразу перешел к делу и предложил «объединить капиталы». Услышав от суровой вдовы решительное «нет», он попытался пуститься в рассуждения, – правда, не о сантиментах, а о прибылях, – но посреди третьей по счету фразы был вытолкан за дверь, получив в напутствие добрую порцию крепких крестьянских выражений.
Самым последним, переполнившим чашу терпения, стал учитель, приглашенный для Христиана, – тощий усатый француз не то итальянец, взявшийся разом преподавать языки, математику, манеры и фехтование.
– Мадам, – он с улыбкой поклонился мне, когда я подошла посмотреть на урок шпажного боя. – Вы так грустны, мадам. Не желаете ли попрактиковаться в искусстве владения оружием, пока его юное сиятельство отрабатывает заданный прием на мишени?
Десятилетний Христиан, довольный жизнью и растрепанный, скакал в углу двора возле прислоненной к стене широкой доски с изображением человеческой фигуры, изо всех сил стараясь наносить уколы в одну и ту же ее часть.
Я взяла в руки протянутый клинок, – Боже, легонький-то какой! – француз, сверкнув белозубой улыбкой, встал в красивую стойку и поднял шпагу кверху, салютуя.
– Попробуйте защититься, мадам, – двигаясь нарочито медленно, он попытался достать меня кончиком своей шпаги, я легко отбила удар в сторону, не забывая целить своим оружием ему в середину груди.
– О, мадааам, – протянул он, сияя, словно начищенный медный котел, – да вы настоящая амазонка! Давайте попробуем еще.
Несколько более быстрых атак были отбиты с той же легкостью, – делов-то с такой пушинкой, чай не мотыга.
– А теперь, мадам, попробуйте атаковать сами.
Я широко шагнула вперед, резко вытянув руку и пытаясь достать весельчака в живот, а когда он попытался отбить мою атаку, чуть повернула руку, зацепив его перчатку.
– Мама, давайте! – оказывается, Христиан бросил свои занятия и вовсю смотрел на мои успехи. Я зыркнула в ответ столь свирепо, что сын разом посерьезнел, вернулся на место и продолжил свои подходы и атаки, одним глазом пытаясь коситься в мою сторону.
– Мадам, вы очень, очень способная ученица, – протянул француз. – Но вы так суровы, так печальны... Я как никто понимаю: одиночество – тяжелая вещь, ведь я и сам одинок в этом мире. Но я точно знаю: упражнения с оружием имеют свойство сближать людей, если вы понимаете, о чем я. Порой становится так, что люди, которых объединила шпага, переходят к поединкам иного рода и в иной обстановке…
Договорить красавец не успел: я со всех сил рубанула своей шпагой в его дурацкую улыбочку, – и он лишь в последний миг успел отбить клинок возле самого лица. Дальше, действуя оружием как хворостиной, я прогнала его через весь двор и напоследок велела убираться из замка сей же час.
Больше попыток увиваться за бешеной вдовой не делал ни один, – в округе меня начали бояться. Такой и запомнили: злой холодной богачкой, словно вросшей в черное платье.
***
– Матушка, а кто же теперь будет меня учить? – Христиан сидел в своей классной комнате за столом, на котором в беспорядке были расположены чернильница, стопка книг, ворох довольно грязных тетрадей и глобус.