– Хватит нам здесь сидеть, Ванда, – Маркус зашел из галереи и принялся мерить пещеру шагами.
Мой господин не то, что не обернулся на звук, – даже не шелохнулся, продолжая неотрывно смотреть в огонь. Я сидела на каменном полу возле очага, вроде бы у стенки, – но и совсем у ног молодого графа, и дела мне не было до взглядов, которые искоса бросала на меня его мать.
– Лучше не станет, – продолжил спутник госпожи. – Сейчас самое время: никто нас не увидит, а снег потом заметет следы.
Графиня нахмурилась.
– Маркус, мой сын пока что не усидит в седле. Да и как по такому-то снегу…
– Ему и не надо в седло. Повозка не пройдет, нужны сани. И нужны еще лошади, наши не увезут. Деньги есть, я возьму Зденка, мы поедем в город и добудем все это. Пора собираться, – он широко шагнул к госпоже, взял в ладони ее руки. – Не бойся. Именно сейчас мы проскочим незамеченными...
Госпожа покачала головой:
– Не разумнее ли дождаться, когда Альберт сможет ехать верхом, – и так же незамеченными уехать ночью?
– Снег, дорогая графиня, – Маркус развел руками, словно говоря о чем-то очевидном. – Он может пролежать и долго. И резко растаять, превратив дороги в ручьи. Лучше не будет… Эй, молодая ведьма! – он обернулся ко мне. – Скажи, когда растает этот снег?
– Не могу знать, господин.
На звук моего голоса молодой барин не дрогнул и взглядом. И когда я незаметно от других прильнула горящей щекой к его колену – тоже.
***
В тот день еще и похолодало – до морозного тумана, ох и весна-красна… Дорога шла в гору, дальше небольшой перевал, – и вот она земля Бавария, граница. Сколько раз за эту осень мы с моим господином ездили и ходили здесь туда и обратно – и по большому тракту, и по еле заметным тропам. Я помнила звезды, кружащие над горами и наш долгий-долгий разговор. Помнила секущий ледяной ветер и выступ скалы, давший нам приют. Постоялый двор. Полную людей площадь перед тюрьмой в Мюнхене. Монастырь и его узников. Да вот теперь туда мне ходу нет, пора расставаться.
Братец Зденек стоял чуть в стороне, притопывая от холода, придерживая в поводу свою старую лошадь, а я – у самых саней, где сидел, укрытый богатым меховым пологом, неподвижно глядя перед собой… Сидел мой господин, мой бог, мой ясный свет среди ночи. Я смотрела так, что могла бы, наверно, втащить его в свои глаза – вместе с пологом и санями. Могла бы, наверно, перенести свою душу в верного старого пса, свернувшегося у его ног, в одну из лошадей, запряженных в сани… Могла бы – да не могла.
– Ну, прощайтесь уже, – графиня Ванда нетерпеливо покачивалась в седле, мрачный господин Маркус держал повод ее коня. – Даст Бог, еще увидитесь.
Конечно, они не сказали, куда путь держат, – тайна. Надо думать, им не были нужны мы с братом – бестолковые, хоть и верные, слуги из прежней жизни их сына… Там, куда они едут, слуг-то, небось, хватает.
– Ну, в путь, – решительно кивнула графиня. – Прощай, Зденек, прощай, Кветка, спасибо за все…
– Ты еще придешь сюда, мой Подебрад, – Зденек шагнул к саням, взял господина за вялую неподвижную руку. – Я знаю, ненадолго мы расстаемся… Ты проснешься совсем, сделаешь, что должно, в той земле – и вернешься. А мы будем ждать… Топить печку, молиться за тебя – и ждать. Дай обниму тебя, вот так. До встречи. Я знаю, ты же меня слышишь, – а потом вспомнишь, что я тебе говорил. Ну, до встречи…. Ох, Циннабар, не мети хвостом, заметешь к нам дорожку… Хороший мой пес, дай и тебя обниму… Мы вас всегда ждем – я и Кветка… Ну, сестренка, попрощайся и ты.
Я не шагнула вперед – и так стояла рядом – просто поклонилась. Осмелела, склонилась еще ниже, взяла его руку, прижала к своему лицу, губам, переплела его неподвижно расслабленные пальцы своими. Глупый (или мудрый?) пес жалостно заскулил, лизнул меня в щеку.
– Удачи вам, барин, – прошептала я. – Прощайте…
Он не взглянул на меня, не ответил на мое пожатие. Я отпустила его руку и сделала шаг назад. Маркус сел в сани, подстегнул лошадей. Через минуту сани с двумя мужчинами и собакой и графиня Ванда верхом на коне скрылись за поворотом дороги. Все.
Когда Зденек спустя немного времени положил мне руку на плечо, – я, наверно, почти закоченела, – постой-ка неподвижно на таком морозе.
– Пойдем, Кветка. Пойдем, сестрица, не стоять же здесь до ночи… Эхма... Не плачешь? Поплачь лучше, милая. Станет легче, по себе знаю, – он утер глаза рукавом. – Знаю, тяжко, только не на век расстаемся. Он вернется – и больше не расстанемся, я знаю. Дальше будет легче. Пойдем.