Брат не спрашивал – он и так знал. Снег уже неделю как растаял: и трех дней не пролежал после их отъезда, Маркус как чувствовал; весеннее тепло пришло так резко, что от раскисшей дороги пару дней шел пар, а потом она быстро стала твердой и вполне проезжей. Дома меня больше ничто не держало, даже погода: да я в хате с тех морозных дней так и не появилась, дневала и ночевала в лесу и в пещере.
Я собралась быстро, но по уму: знала, что возвращаться нескоро, если вообще придется. Котомка за плечами: в основном снадобья, но также огниво, пара факелов в тряпице, краюха хлеба. Самострел на крюке на поясе, сверху накинуть передник – так не очень-то заметно. С другого бока – колчанчик со стрелками и нож в ножнах – подарок Петра. Кожушок поверх одёжи: надо будет – сниму; тот самый старый теплый плащ, который столько раз уже выручал меня; добрые башмаки, которые в том году прикупила на ярмарке. Денег почитай, что и нет, – ладно, не привыкать.
Также я прихватила с собой еще одну забавную колдовскую вещицу, отыскавшуюся в пещере: она называлась компасом и представляла собой коробочку размером с ладонь. В коробочке был плоский запаянный пузырек с водой, а в нем – стрелка, закреплённая на кусочке пробки. Как ни верти коробочку, стрелка всегда показывала на север: помнится, молодой граф когда-то пытался объяснить мне, в чем здесь дело, – и выходило так, что оно вовсе не в колдовстве, а в каких-то природных силах, – да только поняла я мало. Стоял апрель – туманный, дождливый, идти по солнцу и звездам было сложно, а потому я рассудила, что волшебная коробочка сослужит мне добрую службу. Поможет бог дойти и встретиться – отдам господину его вещь: наверняка она ему памятна, пусть хоть малость да обрадуется.
– Айда со мной, Зденек, – без особой надежды в который уж раз попросила я. – Как я на чужбине-то буду, одна-одинешенька ведь, без защиты, всякий обидеть может…
– С другого края заходишь, – усмехнулся братец. – Я б вот поостерегся тебя обижать, а кто не знает, те сами виноваты. Нет, Кветка. Я не смогу там больше… Одного раза мне хватило. Здесь отцы наши в земле лежат… или по лесам бродят, зовут меня. Я не смогу без этого подземелья, да и оно без меня тоже: уйду я, – все тут рухнет. Иди одна, постарайся найти Альберта – и вернись с ним вместе, или уж оставайся с ним где-то там. Ему нужен кто-то рядом – свой, родной. Тот, кто понимает. Я буду вас ждать…
– Я его найду, Зденек. Вот клянусь тебе, крест целую: найду!
Брат тяжело вздохнул и отвернулся: куда тебе, мол.
– Земля велика, понимаю, – продолжила я, – но я точно знаю одно: где бы он ни был, – он придет туда, где она, его Консуэло. Не больно-то он ей нужен, как оказалось, но он должен прийти… Хотя бы чтоб просто глянуть на прощание, – а тут уж главное мне не зевать. Я же знаю, куда они отсюда подались, она с отцом своим об этом говорила. Они нынче в Берлине. Ну, далеко, наверно, – но недели за две дойду… Пойдем, Зденек, в последний раз тебя прошу!
Зденек снова покачал головой, но смотрел на этот раз чуть веселее, – знать поверил в успех моей затеи. Мы с братом обнялись на прощание, а потом я вышла из пещеры и направилась к себе в деревню: я должна была хотя бы проститься.
***
– Маминка, – я прокралась в свой двор на самом раннем рассвете: вышла из леса, как злой дух и бесшумно вошла в хлев, где моя немая мать доила нашу злую черную корову. – Мама…
Она обернулась, увидела меня, всплеснула руками, промычала что-то, – словно отчаянно хотела сказать, да язык не слушался. Она не видела меня больше двух недель – с того самого дня, когда по селу прошла весть о смерти молодого графа. Наверняка, о том, что меня, несчастную и заплаканную, видели в костеле на поминальной службе, ей рассказали наши бабы, ну а потом? Только сейчас я начинала с ужасом понимать, каково ей было в эти дни, когда единственная дочь, поплакав о смерти своего милого, надо думать, лишила себя жизни следом за ним.
– Я живая, мама, – я подошла к ней, низко поклонилась, потом крепко обняла. – Не призрак. Прости меня, дуру непутевую, но я зашла с тобой проститься: я ухожу надолго. Ты никому не расскажешь – просто не сможешь, – а потому я расскажу тебе… Наш молодой барин не умер, он смог остаться в живых, но теперь ему приходится уйти туда, где его не видели мертвым. Я ухожу за ним, матушка: я должна, у него больше никого не осталось. Я его люблю, и мне надо быть с ним рядом. Пожелай мне счастья…
Мать уткнулась лицом куда-то мне под мышку: немолодая, тощая и жилистая женщина с натруженными руками и душой, которая страдала молча, – потому что так и не научилась выговаривать слова. Она родила четверых детей, не похоронив ни одного, и вот теперь у нее оставались двое. Старшие сыновья – третий-то ушел два года тому и Бог весть жив ли, а вот теперь и дочка куда-то уходит. Что ж, бабья доля – разлука с детьми да слезы по ним.