Сама того не замечая, я ухитрилась задремать.
Проснулась я ближе к утру – от холода и еще оттого, что красивая горожаночка плакала. Птицы угомонились, в лесу было почти тихо, поодаль горел костерок, где грелись, негромко о чем-то балагуря, двое разбойников. Всхлипы вязли в густом холодном воздухе, еле заметными туманными облачками падали на песок. Крестьянка уже не храпела – может, крепко спала, а может и прикидывалась. Звезды над нами продолжали кружить по своим раз и навсегда проложенным в небе путям.
– Эй, ты чего? – вопрос прозвучал глупо, но сказать было больше нечего. – Толку реветь-то?
В ответ девушка разразилась совсем уж громкими рыданиями и, волоча за собой веревочную петлю по перекладине, подползла ко мне.
– Мне так страшно! – всхлипнула она, уткнувшись мне в плечо, а потом быстро, взахлеб, заговорила.
Ее звали Беттиной, и ее прихватили два дня назад в предместье Каменца: неудачно вышла рано утром по воду, неудачно попалась на глаза кому-то из шайки, которая как раз проходила мимо их городка. Нет, до нее и раньше доходили слухи, что неподалеку, на приграничных землях, завелись разбойники, которые держат всю округу: местных – в страхе, а пограничную стражу – на доходе. Шайка эта, сказывают, пришла из Австрии, а состояла она из пандуров – отчаянных вояк с турецкой границы, которых императрица вскоре после войны объявила вне закона, пересажав половину офицеров. На новом месте шайка занялась не просто грабежом или мародерством, а завела новый, весьма доходный, промысел – торговлю людьми. Нет-нет и доносилась молва, что там пропала девица, там ребенок, а там угнали в плен несколько крепких парней, то есть по одиночке лучше было не ходить. Но шайка была где-то далеко, – да и кто из нас постоянно думает, что ему самому суждено быть похищенным или проданным? Я – точно не думала, как и Беттина.
– Нас повезут чуть дальше на север, а там продадут каким-то перекупщикам, – плача, рассказывала девушка. – Я подслушивала, я знаю. Они же не всегда по-своему, когда и по-немецки говорят. Вон тот белобрысый – он к ним уже тут прибился, по-ихнему пока не разумеет. А куда уж от тех перекупщиков отправимся, – один Бог знает, надо думать, – в какой-нито веселый дом. Вот потому они нас и не трогают, что перекупщики велели девиц нетронутых привозить… Аааа, как же мне страшно-то, лучше б умереть тут на месте! Что же со мною будет, что же с нами будет-то тепееерь?! – она снова громко зарыдала.
– Что будет да что будет… Не развалишься, чай! – подала голос наша вторая товарка. – А осталась бы дома, – так и выдали б тебя за урода какого, только он бы тебя окромя всего прочего еще и бил-колотил, а ты б ему портки стирала да пьяному сапоги снимала. Тьфу, дура!
– Не знаю, как вы, – ответила я ей. – Только мне не надо ни в веселый дом, ни тем паче замуж. Я хочу сбежать.
– Кто ж спорит, – пожала плечами крестьянка. – Так вот на месте и сбежим, как развяжут, а сейчас чего толку-то? Лучше молчите да силы берегите… Я – Габи, кстати. Габриэла.
В этот момент от костра послышались голоса, дверь дома открылась, и вышли все остальные разбойники. Командовал давешний красавец с золотыми пуговицами. Пока прочие, громко переговариваясь, седлали коней, красавец подошел к нам.
– Ну что, милые барышни, собирайтесь в путь-дорогу! – веселым мелодичным голосом произнес он. – Нынче вас ждет прекрасное путешествие, в конце которого мы с вами расстанемся. Ну ничего, мы не будем о вас горевать, – денежки согреют наши руки гораздо лучше, чем ваши белые грудки, хахах!