Магда кликнула конвойных, – и цыганочка вышла из кухни с почетным караулом.
– Ну, видала? – надзирателева улыбнулась мне. – Артистка, итальянская певица, знаменитее некуда, говорят. Хороша чернулечка? Такая, вишь, скромница, а вот чую – шмыгало еще то!
Я пожала плечами.
– Ну и как по мне, – тоже ничего особенного, – продолжила тюремщица. – Тоща больно. А вообще нынче у знати модно стало, чтоб девушка была что твоя былинка. Оно и понятно: такие до старости моложавыми выглядят, а господам-то надо, чтоб жена не расплывалась, красивой смотрелась, чтоб не стыдно с ней на люди выйти. Ну и рожают такие мало, то есть младших сынов со двора гнать или наследство на десять кусков делить точно не придется, так что сплошной профит… Я вот удивляюсь: где в этой фитюлечке такой голосина помещается? Она по утрам обычно распевается, – послушаешь завтра, ее на всю крепость слыхать. Ей-ей, аж стены дрожат. Глядишь, выпустят ее отсюда, – да и окрутит она какого-нибудь барона аль графа и станет жить-поживать….
Я снова усмехнулась про себя. Да уж окрутила она одного – и как раз графа, как в воду глядишь.
– Вот тебе, Мари, твой грош, хочешь – провожу в свободную камеру, я тебе там тюфяк кинула. Да я и сама покемарю тут чуток, а то ж к ночи красавишну нашу из театра привезут – опять обыщи да сопроводи…. Ну как, пойдешь наверх?
– А пойду, – согласилась я.
Ну вот. Я у цели, осталось лишь подождать, – а потом действовать изо всех сил.
-------
*Акромегалия как самостоятельное заболевание описано только в конце 19го века, но у нас тут альтернативная история. Тем более, по описанию в каноне – это было именно оно.
Глава 7. ГДЕ ТВОИ ЧАРЫ
– Госпожа узница хотела снадобье для укрепления голоса? – на ходу вешая ключи на пояс, я шагнула в камеру.
В убогой комнатенке было жарко натоплено: еще бы, простудиться наша певунья явно опасалась пуще смерти, широкая новая кровать под пышным покрывалом, – муж Магды расстарался за немалые денежки, – была почти вплотную придвинута к печке. А все равно в комнате было сыровато, из высокого узкого окна тянуло холодным апрельским ветром. Прекрасная обитательница камеры сидела за клавесином в дальнем от окна углу: тонкие пальчики на клавишах, спина, закутанная теплой шалью поверх шерстяного кожушка, горделиво выпрямлена, – явно собиралась петь. Что ж, работай, девушка, распевайся, – вечером снова под конвоем в театр, так-то...
Как и в тот раз, она уставилась на меня ровно на привидение: и без того большие чернущие глаза стали просто огромными, с щек схлынули остатки красок. Я молча поставила на стол закутанную крыночку с горячим отваром и делано неторопливо повернулась к ней.
– Два гроша, пани Консуэло… то есть мамзель Порпорина; господин Шварц запишет в следующий счет вашим друзьям. Будете платить аккуратно, – я его вам хоть каждый день носить стану.
Цыганочка порывисто встала из-за инструмента, чуть не уронив стул, шагнула ко мне, уставилась в лицо своими колдовскими глазищами.
– Ты… Это правда ты! Но как ты здесь оказалась? Боже… Неужели из-за меня?
– А то ж, барышня, – надеюсь, я осклабилась достаточно противно. – Я же господину поклялась вас беречь, сколь могу. Вот, разыскала, теперь уж буду беречь, – не отвяжетесь! Вы отварчик-то пейте, пока горячий, а мне крынку сразу верните.
Она с явным сомнением уставилась на принесенное мной снадобье. Протянула было руку к тряпице, в которую была завернута крынка, потом отдернула. Я громко вздохнула и насмешливо закатила глаза.
– Не бойтесь, барышня, не отравлено, я ж себе не враг. И приворотов там тоже нет, не переживайте. Хотя следовало бы приворота-то добавить… Авось бы хоть поплакали.
Утеха снова вскинула на меня глаза, ее красивые полные губы изогнулись в скорбной гримаске. Неужто заплачет? Но нет, она сделала горлом странное движение – проглотила стоящий в горле комок слез? – и взглянула на меня более твердо.
– Ты пришла меня упрекать? – произнесла она своим красивым голосом. – Что ж, понимаю тебя. А ты вот, похоже, не понимаешь… Я же и так, без всякого приворота… Я не могу так больше, видит Бог, – не могу! Он же мне каждую ночь снится… Такой, каким был передо мной: покорный, беззащитный, – хочешь казни, хочешь милуй… Как он всю душу мне отдавал – бери, владей. Вспоминаю все, что он мне рассказывал, – а я не очень-то и слушала. Как наяву слышу все те мелодии, что пела его скрипка, – я пыталась подобрать на голос, а у меня ничего не вышло… Ты понимаешь, я тогда – боялась! Каково это – связать себя с сумасшедшим? И пещера эта ваша страшная, бррр, – она зябко передернула плечами. – Нет, молчи! Я теперь тоже понимаю, что он-то был разумнее всех прочих. И самым добрым из всех, самым благородным… самым лучшим. Меня никто и никогда так не любил – и уже не будет так любить. И я никого… Одного его, понимаешь? Хоть живого, хоть мертвого, все равно!