***
Сын тюремщицы нашелся в одном из тюремных дворов – в том, на котором был колодец, окруженном с трех сторон глухими стенами и с одной пустым складом. Стоящая в зените луна – ровно половинка, словно ножом отрезали – заливала брусчатку двора прозрачно-белым, как разбавленное молоко, светом, а внутри этого освещенного круга двигалась долговязая фигура Готлиба. На сей раз парень не горбил спину, и его длинные руки не болтались вдоль тела расслабленными плетями: он перемещался четко и плавно, словно танцевал, подняв к небу свое некрасивое лицо с широко распахнутыми глазами и ртом. Изо рта на плечо, так же отблескивая, тянулась липкая нить слюны. Центром его танца, к которому парень приближался постепенно сужающимися кругами, был колодец, – и Вельзевул, промчавшись мимо меня, рыжеватой молнией вспрыгнул на колодезный сруб, так же поднял морду к луне, оскалил клыки и издал странный протяжный звук – не то мяв, не то стон.
Будто откликаясь на зов, юноша сделал широкий медленный шаг к центру круга. И еще шаг. Я бросилась наперерез, схватила его за поднятые к плечам руки, – он, казалось, и не заметил, а потому следующий шаг мы сделали уже вместе. Хилый больной Готлиб сейчас был удивительно сильным, – обычно мягкие, словно тряпочки, его руки словно налились сталью.
– Готлиб! – я попыталась встряхнуть его. Без толку.
Он словно не слышал и не видел: задранное вверх лицо, расширенные зрачки и раскрытый в беззвучном крике рот.
Я изо всех сил рванула его за руки, – и опять без толку, более того, – он вдруг вывернул свои удивительно гибкие запястья и перехватил за руки уже меня. Хватка его была настолько сильной, что я закусила губу от боли: казалось, еще немного, и мои кости хрустнут под его пальцами, как сухие хворостинки. Мы сделали еще один шаг, – будто танец танцевали на деревенском празднике. До колодца оставалось совсем немного. Зверь, сидевший на колодезном срубе, снова оскалил пасть…
Я сделала то единственное, что смогла сделать, – подпрыгнула как можно выше (благо руки, зажатые в тисках ладоней Готлиба, могли служить мне неплохой опорой) и со всех сил ударила лбом в его лицо. Наградой мне была добрая порция крови, выплеснувшаяся из разбитого носа и губ паренька, разжавшаяся хватка – и гаснущее в глазах выражение не то испуга, не то торжества.
Сын тюремщицы покачнулся и еле устоял на ногах.
– Колодец, – красивым и отчетливым голосом произнес он. – Колодцы и лестницы, лабиринты и гроты. Вода и камень. Я поклонюсь тому, кто поклонится мне… Мари! Что ты здесь делаешь?
Последние слова он сказал уже своим обычным голосом, знатно картавя и глотая звуки.
Готлиб протянул руку к своему лицу, провел по разбитой губе, увидел на ладони кровь, – и тут глаза его закатились, ноги расслабились, и парень грузно упал к моим ногам. Магда, подбежавшая в этот момент, кинулась к сыну. Куда делся «кот», я так и не поняла.
***
Вскоре наша певунья уверенно пошла на поправку – да так быстро, словно и не болела всерьез. Уже через три дня она снова попыталась распеваться, а через неделю – пела, как ни в чем не бывало.
Тем временем, весна шла в гору, становилось все теплее, и Консуэло принялась каждый день гулять по крепостному валу: Шварц разрешил для поправки здоровья, – бежать-то все равно некуда, к тому ж сопровождать ее в прогулках были должны то Магда, то я. На прогулках она все больше отмалчивалась, – может, стыдилась всего того, что так откровенно наговорила мне в минуты болезни и слабости? Во всяком случае, никаких речей о молодом графе, своей любви к нему и запоздалом раскаянии я от нее с тех пор не слышала, да и слез не видела. С одной стороны, я была этому даже рада, – мне ей хотя бы врать не приходилось, но с другой… Неужто она снова забыла о нем?
Так или иначе, но наша цыганочка выглядела вполне спокойной и даже довольной. Она и вправду завела себе любимицу, – маленькая лесная птаха иногда прилетала на ее окошко и даже влетала в камеру, – тем более, что котяра Вельзевул с той ночи куда-то надолго запропал.
Сопровождая певицу на прогулках, я оглядывала крепость (с какого края бежать-то придется?) и заодно присматривалась к солдатам, которые через каждые пятьдесят шагов разгуливали по стенам с ружьями наизготовку: справлюсь ли хоть с одним в случае чего? Похоже, нет, не справлюсь: все они были как на подбор молодые рослые ребята и на службе не ворон считали. Особенно выделялся один – парнище чуть не семи футов ростом с тяжелой челюстью, расплющенным носом и зелеными кошачьими глазами; мундир, неладно подогнанный по его огромной фигуре, чуть не по швам на нем трещал… Уж этот такую, как я, просто прихлопнет и не заметит.