Вот тогда я впервые увидела, как вся крепость-тюрьма поднимается по тревоге и организует облаву по всем правилам, перекрывая все проходы и освещая фонарями каждый закоулок, который обыскивали солдаты с оружием наизготовку. Господи, как же у нас получится сбежать, если после объявления тревоги тут и мышь не проскочит?!
Магда, обнаружившая отсутствие сына в его комнатушке, заполошно бегала между солдатскими постами, громким голосом умоляя не стрелять в бегущего (который на ту пору, как на грех, куда-то пропал из виду), я вместе с двумя надзирателями из дальнего крыла осматривала рвы и подножья стен, – а вдруг сорвался? Искать с помощью чар в таком переполохе смысла не было.
В очередной раз приближаясь к нашей башенке, я заметила, что на освещенном участке стены неподалеку стоит Мейер. Проклятый торговец весело смотрел на суетящихся людей, уперев одну руку в бок, а пальцами другой, по своему обыкновению, наигрывая на губе: происходящее его словно бы не касалось. Почувствовав мой взгляд, он повернулся ко мне и противно осклабился.
Отыскал своего сына Шварц, который, как он сам сказал, провожал певицу в ее камеру и обнаружил спящего там Готлиба.
Мне было любопытно, как вообще оказалась наша певунья ночью за пределами камеры, но спросить ее случая не представилось: после тех слез и признаний в любви к моему господину ее, видимо, снова одолело смущение, и она начала меня сторониться, хотя время от времени во время ее прогулок я ловила на себе грустный вопрошающий взгляд. Зато наша певица все больше времени проводила в разговорах с Готлибом: молчаливый ранее, при синьоре Порпорине наш убогий оживал на глазах и становился все более красноречив, – Магда просто нарадоваться на него не могла. Спустя несколько дней я стала свидетельницей того, как Готлиб устроил встречу нашей цыганочки с тем здоровенным солдатом, что при мне следил за Мейером: открыл дверь в кухню, где как раз находилась певунья, и поманил солдата за собой, а потом пошел в погреб и позвал оттуда Магду. На меня все трое посмотрели так умоляюще, что я пожала плечами и вышла. Секретничайте, Бог с вами, – господину графу-то я все равно доложусь.
***
– Послезавтра, сестра, – сказал мне мой господин спустя неделю, даже особо не глядя в мою сторону. – Я наконец-то получил весть, что все готово. Нужные люди подкуплены, один из наших стражей даже согласился вывести нас из крепости, хотя и за огромную сумму. По времени выходит не очень удачно: полнолуние, и ночь будет ясной, но справимся, выжидать опасно… Я попрошу тебя взять на себя семью надзирателя: они должны спать как можно крепче. Ты отопрешь мою камеру, и мы выйдем с тобой вместе. А Консуэло… Ей поможет выбраться верный солдат.
– Господи! – в очередной раз начала я. – Ну почему солдат-то? Ну почему не вы сами? Почему вы не хотите дать ей знать, что живой? Она о вас плачет, себя винит…
Он покачал головой:
– Нет, Кветушка. Возможно, потом – но не сейчас. Когда все беды останутся позади. Я помню, как в ней уживались два чувства ко мне – сочувствие и неприязнь. Эта двойственность может погубить все именно в тот момент, когда придет пора действовать. И к тому же… Пойми, я не хочу поймать ее в ловушку ее благодарности. Или, тем более, в ловушку ее раскаяния. Ее любовь не должна быть наградой за спасение или признанием вины. Любовь вообще не может быть ни наградой, ни виной…
Я вздохнула и опустила голову. Жаль, коли так. Я бы тебя, свет мой, тысячу раз спасла и столько же раз покаялась!
***
– Что-то ты у чародея нашего всякий раз застреваешь, – пробурчала Магда, принимая от меня и пересчитывая ключи на связке. – Влюбилась ты в него что ль?.. Ты смотри у меня, девица, – она хитровато улыбнулась. – А вот, кстати, скажи мне: он вправду колдун или так, прикидывается для важности?
– Вправду, – кивнула я.
– Ишь ты, – тюремщица подмигнула. – Своего, стало быть, нашла. И чего же он ворожить умеет, – или он того, только в койке чудеса творит, аха-хах?.. Ты не боись, Мари, у нас тут всяко случалось, да… Хошь – вообще ночевать к нему ходи, чай не убьет, только ключ тогда у меня будет: впущу, выпущу, все честь по чести, охо-хо! Ну чего засмущалась, а? Ха-ха-ха, ажно покраснела…
Готлиб, сидевший в дальнем уголке, нахмурился, глядя на мать, и зажал уши руками.