– Спасибо, Жорж, моя дорогая. От всей души – спасибо. Отдыхай.
Пьер Леру отвесил шутовской поклон и ретировался в дверь.
– Ну все, плакал мой отпуск… – писательница тяжко вздохнула, скинула фрак на спинку стула и прямо в рубахе и бриджах рухнула на кровать.
-------------------------------------------------------------------------
* Renard Rusé (фр.) – Лис Хитрый.
** Жорж Санд, «Консуэло», фактически – постскриптум романа.
Глава 2. ЖИВИ
Сон не замедлил прийти, – а как же иначе? Но не просто тяжелый сон без сновидений, а та давящая ужасом муть, что началась, когда она задремала в фиакре: кошмар словно поджидал ее, а дождавшись, – набросился со свежими силами. Темная завеса – траурный полог? – колыхалась перед глазами, от ее странных колебаний начинала кружиться голова и ощутимо мутило; остроты впечатлениям добавляло скручивающее внутренности ощущение какого-то абсолютного отчаяния и потери всего. Она знала, что это не ее чувство, – но ощущалось оно вполне родным и естественно возникшим…
Самым странным во всем этом был голос. Обычный женский голос, звучащий словно откуда-то издалека, – такое впечатление, что из-за стены – или той самой завесы.
«Госпожа? Госпожа, пани Иржина! Услышьте меня!» … тишина…. И снова: «Госпожа?»
Какая еще, к черту, «пани Иржина»? Привет, польские друзья моего мужа, я схожу с ума: во сне зовут кого-то из ваших дам, но почему-то это снится мне… Потом откуда-то взялась догадка: а ведь зовут-то ее. Иржи – это то же, что Жорж, ну а раз «пани» и «госпожа»…
«Эээй, – попробовала ответить она. – Пан Иржи тогда уж. Ну или, если хочешь, пани Аврора. Что тебе от меня надо?»
«Госпожа… Слава Иисусу! – страх в голосе невидимой женщины мешался с облегчением. – Госпожа, я умоляю всеми святыми… Спасите его! Не дайте пропасть… Вы можете. Ведь это вы про нас написали!» – голос становился чуть слышнее, – или истончалась завеса?
«Кого ты мне предлагаешь спасти? И как я могу это сделать?»
«Господина Альберта! Графа Рудольштадтского! Нашего барина!.. – явственный всхлип. – Спасите его, госпожа! Не надо писать ему смерть… Пусть живет долго. Вам же необязательно делать так, чтобы он умер? Вы же можете сами решать, как и что?»
Голос зазвучал громче, а черный траурный занавес действительно потихоньку таял, приобретая все более светлый серый цвет, словно облако перед рассветом.
«О Боже мой, – вздохнула писательница. – Кто ты и откуда взялась? Зачем тебе нужно, чтобы я не писала о его смерти?»
«Кто я? – снова всхлип. – Вы написали наш мир. В своей книжке. Если вы напишите ему смерть, – он здесь умрет. А если он умрет… Я не знаю, что будет с нашим миром. Госпожа… Если это так положено, чтоб кто-то помер в конце концов, – напишите про меня. Меня зовут Кветка. И Зденек, брат мой названный, тоже… Уверена, он согласится. Две наши смерти взамен его одной, вы не нарушите никакого равновесия… Госпожа, будьте доброй, помилуйте его!»
Остатки завесы съежились серым комком и распались на тающие в сумраке части, – и из тумана проступила фигура девушки в крестьянском платье. Босоногая, с растрепанной рыжеватой косой, она стояла, молитвенно сложив на груди руки, а откуда-то снизу поднимались к ее лицу длинные туманные пряди… дымный костер?
«Госпожа, вы сможете его спасти? – заплаканные глаза молодой крестьянки сквозь дым посмотрели на нее в упор. – Вы сможете?»
«Господи, девушка! – вздохнула она. – Да конечно смогу, запросто… Но откуда ты взялась, скажи мне? Говоришь, ты из моей книги, – но я точно помню, что о тебе не писала».
«Неважно… – отмахнулась крестьянка. – Наш мир в ваших руках. Что-то вы написали, что-то само появилось. Госпожа, сделайте милость, спасите его! Если можете, – побыстрее… Пока его судьба не затвердела, можно и так и этак повернуть…. Некогда говорить, я еле держу ваш сон… Вы сделаете это, добрая госпожа? Он будет жить?»
«Да, девушка. Я обещаю. Сегодня до полуночи я … напишу ему новую жизнь. Пока в общих чертах, возможно – трудную, но счастливую. Не плачь… Все будет хорошо».
«Я за вас молиться буду, госпожа... – крестьянка вытерла рукавом глаза. – Всех святых буду молить и Мать нашу вечную… Прощайте…»