Карел тогда при виде своей пресвятой синьоры просиял, словно ребенок, получивший подарок на именины, и, перепоручив мне дела, помчался ей прислуживать. Перед этим он тщательно умылся водой из стоявшей у конюшни бочки, пригладил свои растрепанные рыжие волосы, почистил одежу… Словом, кабы не здорово помятый мундир да трехдневная щетина на подбородке, он бы мог сойти за слугу из знатного дома. Я усмехнулась: вот еще тебе, солдатик, не хватало в нее влюбиться. Ты гляди, – она ж помучает да бросит!
Господин рыцарь… С ним было что-то неладно: переговорив с хозяевами гостиницы, пока мы с Карлом обихаживали лошадок, он присоединился к нам за ночной трапезой и выглядел при этом до невозможности счастливым: весело отвечал не менее довольному солдату, а когда тот, по своему обыкновению, предложил ему выпить, – даже не отказался, благо доброго вина на столе было немало. Мужчины поднимали тосты за успех нашего побега, за удачу в дороге и, конечно же, – за здоровье прекрасной госпожи Порпорины. Честно сказать, я впервые видела, чтобы мой барин пил хмельное, – и это меня малость настораживало. На душе у него было… странно. Если сердце синьоры было сейчас маленьким факелом, то его – высоким купальским костром, да только в огне этом нет-нет мелькали горькие зеленоватые сполохи. Сомнения? Сожаления? Страх?
Карел всего этого, ясно дело, не видел и не чувствовал: для него происходящее было просто лихой попойкой по случаю счастливого события, в которой добрый хозяин становился на равных со слугой. Солдат лихо опрокидывал в себя стакан за стаканом и вскоре не то, чтобы всерьез захмелел, но сделался еще более веселым, – даже спеть порывался, еле угомонила.
Я и сама выпила пару-тройку чарочек, – улыбаясь господину рыцарю, смеясь шуткам Карла, стараясь выглядеть куда как довольной. На самом деле, сильно весело мне не было: радость от удачного побега уже улеглась в моей душе, но вечная тревога за любимого человека никуда не делась – и теперь потихоньку расправляла свои острые крылья, готовясь взлететь повыше. Вино слегка ударяло в голову, смягчало мой норов, гасило злость… Вскоре я начала украдкой смахивать слезы: сердце переполнялось совершенно неистовой нежностью, истекало ею, дрожало и трепетало, словно лист на ветру. Мне хотелось обнять весь мир, – но для начала обнять его.
Сразу после этого странного ужина мой граф удалился в выделенную ему комнату (соседствующую с комнатой цыганочки, – да только двери с двух противоположных концов, не вдруг встретишься) и запер дверь на ключ. Пошли спать и мы, слуги, – я в какую-то комнатушку при конюшне, Карел и вовсе в карету. И вот теперь мы с Карлом собирались в дорогу и готовили карету к следующей (как я поняла, последней) части пути, а господ наших вовсе не было видно.
***
Присев к столу, я ножом откромсала себе добрый ломоть хлеба, взяла кусок холодного мяса, плеснула в кружку воды. Пропустить что ли и вина стаканчик? Пока я думала над этим, подошел освободившийся Карел. Этот не стеснялся: сразу налил себе стакан до самых краев, выпил залпом, налил снова, и еще раз, и еще. Когда он начал наполнять стакан в пятый раз, вино в бутылке закончилось, – темно-красная жидкость только-только донышко прикрыла. Похоже, лишь это и остановило Карла: он выпил остатки вина – на сей раз медленно, словно прислушиваясь к вкусу, – и откинулся на спинку стула. Мебель опасно хрустнула, парнище с обиженным видом выпрямился, а потом упер локти в стол и положил голову на сложенные ладони.