Покосившись на господина рыцаря, – он снова замер с пером в руке, видимо, собираясь в очередной раз переписать свое письмо наново, – я тихонько проскользнула в комнатку, служившую спальней, и прижалась ухом к стенке.
– Какая жалость, что он всего лишь итальянец! – как раз говорил Карел. – Он вполне заслуживает быть чехом: вино он пьет ничуть не хуже меня.
Голос его звучал малость нетвердо, – надо думать, чтоб польза вина сразу была видна и понятна.
– Ну, это еще небольшая заслуга, – отвечала ему певунья*.
Ей-богу, я чуть не рассмеялась. Да господин рыцарь, если хочет остаться неузнанным, должен просто благословлять нашего солдата! Вот теперь он у нас вышел еще и пьяницей-итальянцем, – синьора точно будет поражена в самое сердце.
В том месте, где я стояла, стену – а точнее, просто побеленную дощатую перегородку, – сверху вниз разделяла длинная, совершенно прямая трещина. Я пригляделась внимательнее… Так и есть: между покоями была потайная дверца – тоже из побеленных досок. В самом низу, прикрытый углом вытертого ковра, на ней имелся даже засов, – оставалось лишь тихонечко его отодвинуть.
Створка подалась совершенно бесшумно, и я заглянула в покои синьоры. Потаенная дверь, соединяющая два номера, вела в спальню, – Бог знает, зачем была придумана такая штука, но нам она могла пригодиться. Я увидела большую незастеленную кровать, а за нею ведущее в сад окно. Сама Порпорина, судя по голосу, находилась в другой комнате, беседуя с Карлом: он, конечно же, снова пел славу доброму и благородному господину рыцарю, который так любит прекрасную синьору… и так чудесно пьет вино со слугами!
На пороге спальни белел листок бумаги, – надо думать, его попросту сдуло сквозняком с находящегося в передней стола. Письмо? Что ж, видимо не только господин рыцарь пытается обойти письмами свой обет молчания. Не особо раздумывая и стараясь не выходить из тени, я бесшумно прокралась вдоль стеночки и ногой придвинула к себе листочек, а затем, подобрав его, прошмыгнула на другую сторону: за все про все у меня ушла пара минут.
Нельзя читать чужие письма? О нет, господин мой, это тебе нельзя. Ты святой, – а я уже и врала, и крала, и убивала, одним грешком больше – никто и не заметит. Любовь – как война, свет мой: если не для тебя, то для меня уж точно. Прямо так, с письмом в руке, я вернулась в соседнюю комнату: еще и нагло читала на ходу.
«Милый Беппо, – начиналось письмо, – для тебя одного возобновляю я рассказ о моих необыкновенных приключениях».* Что еще за Беппо, черт возьми, – не тот ли смазливый щеголь, с которым она сбежала из замка? Вот же чертова девица!
Дальше было что-то про крепость, про ее сердечные волнения… Ладно, Бог с ними… И тут мой взгляд выхватил из переплетения строк самое важное слово – «люблю». Ага!
«Люблю незнакомца, – писала певунья этому своему Беппо, – человека, лица которого не видела, голоса которого не слышала. Ты скажешь, что я безумна, и будешь прав: ведь любовь – это и есть безумие».*
Вот ведь как, добрая синьора. Безумие, значит. Я бы тебе поверила, если бы ты выпила тогда приворот и действительно не могла справиться с сердечным влечением к тому, к кому ворожили. Но раз уж ты его не пила… Вот что на самом-то деле значили твои слова про «Теперь мой черед отпустить его и жить дальше»! Ай да цыганочка, слова с делом не расходятся: решила позабыть – и позабыла, сразу в другого влюбилась.
Дальше, дальше… Ну точно! «Все мои старания полюбить Альберта (рука моя дрожит, когда я пишу это имя) не помогли мне раздуть в душе священный и жгучий пламень. Потеряв его, я полюбила память о нем больше, чем любила его самого, живого».*
Рука, стало быть, дрожит. Память, значит, любила, а живого – вовсе нет…
Я вздрогнула, ощутив пристальный взгляд: пока я читала, мой господин оторвался от написания письма и уже какое-то время заинтересованно смотрел на меня.
– Письмо, – ответила я на его безмолвный вопрос. – Я его сейчас украла: там, оказывается, потайная дверка есть, – я кивнула в сторону спальни. – Ваша синьора писала какому-то другу – и вот. Вот послушайте… Нет, вы слушайте, слушайте! – я попросту стукнула кулаком по столу, прерывая его возражение. – Сама-то она вам точно этого не скажет.