Тихо скрипнула дверь: вернулся Карел. С порога глянув на нас, он, видимо, неверно оценил происходящее и отшатнулся назад, снова оставив нас одних.
– Ох ты Боже мой… Как же вы поедете-то, вам бы лежать да лежать, – мои пальцы легонько прошлись по его ребрам и позвонкам. Да, все и впрямь цело, это на самом деле просто ушиб, – но какой, таким-то ударом могло и все нутро отбить, запросто. – Путем лечить-то долго, я попробую заговорить… Постойте-ка смирно.
Для начала я все же промыла все это – сначала водой из кувшина, потом водкой из припрятанной бутылки (спасибо тебе, Карел), потом своей настойкой из пузырька. Наложила сверху кусок чистого полотна – и стала вспоминать все бабкины заговоры. Ворожилось легко: не кому-то ведь ворожу, а своему милому, кому и силы отдавать за счастье! – потому вскоре я уже еле чувствовала свои губы и руки, зато страшный кровоподтек стал выглядеть так, словно удар бревном был не меньше десяти дней назад. Уж не знаю, куда ушла кровь из-под кожи, да только все порванные жилочки там посрастались, да и боль унялась.
– Ну вот, – онемевший язык еле шевелился, перед глазами плыли круги и что-то навроде песни на разные голоса звенело в ушах. – Вот теперь вы стали похожи на человека, который будет жить и может выступить в дальнюю дорогу.
«Ну вот! – усмехнулся противный тонкий голосок в моей голове. – Вот ты его и раздела, довольна небось?» – невидимый чертик (мне почему-то казалось, что это чертик) зашелся пронзительным хохотом. Что ж, видимо, и в моей крови нынче зелье гуляет, – да только силы все на заговоры ушли.
Я резко распрямилась, перед глазами все поплыло. Мысли стали холодными скользкими рыбами, которые сталкивались тяжелыми боками внутри моей головы.
– Кветкааа… – его голос отдавался эхом, словно от стенок колодца. Граф смотрел на меня почти что с ужасом, его лицо тоже плыло передо мной, словно отражение на воде… Плыло и менялось: моргни разок, – и вот он уже не нынешний удалой красавец со шпагой на поясе, а осунувшийся отшельник в минуту тяжкого уныния, и в глазах его отражается свет факелов в пещере… Моргни еще раз, – и вот он тот, кем я впервые его увидела, – молодой грустный парень верхом на вороной лошади… и вихрь… светящийся вихрь…
«Гляди, гляди, не прогляди глаза! – чертик в моей голове не унимался, прыгал, кувыркался, хохотал взахлеб. – Люби его всякого… и такого люби… и такого…». Мой барин, сидящий в черном кожаном кресле – страшно истощенный, с застывшим восковым лицом и длинной отросшей бородой. Незнакомые, искаженные предсмертной мукой, лица суровых воинов. Умирающий седой старик с повязкой на глазах.
Я резко качнула головой, – и все вернулось обратно. Господин рыцарь поддерживал меня за локти – наверно, думал, что иначе я упаду.
– Зато ты, милая сестра, стала похожа на девушку, которая вернулась с того света, – теперь его голос звучал четко и лицо не меняло очертаний, просто мне вдруг очень захотелось спать. – Прошу, не делай так больше никогда… Ты склонилась над этой дурацкой раной на четверть часа и распрямилась словно постаревшей на несколько лет. Разве оно того стоило…
Голова гудела по-прежнему: скользкие рыбы, смешливые чертики, поющие голоса. Не слишком-то соображая, что делаю, я зачем-то сцапала со стола ту несчастную Кареловскую бутылку и одним махом опрокинула в себя остатки крепкого пойла, – а затем с силой швырнула об пол, сбрасывая в нее остатки принятой боли. Сил не прибавить – так хоть смелости! Из-под ног полетели осколки. Ослабевшая, я мгновенно опьянела, – в голову словно ударило молотом, обмотанным мягкой тряпкой.
– Вы… вы стоите любых жертв… – я пьяно качнулась, глядя ему в глаза, а потом протянула руку и кончиками пальцев нежно-нежно провела по его волосам, по щеке, по теплому голому плечу.
Каким-то чудом я увернулась от рук, пытавшихся меня удержать, и быстро выскочила за дверь. Добежала через двор до выделенной мне каморки, задвинула засов, упала в чем была на тюфяк, попыталась расплакаться – и внезапно провалилась словно в омут. Вот и довелось мне узнать, что такое обморок, в который чуть что падают нежные барышни.
***