Служба выматывала. Устав и инструкции надо было знать назубок. Напарники менялись, чтобы не привыкать к одному: кто-то из них был тихим, кто-то болтливым, кто-то уважал служивую девицу, кто-то презирал. Половина из этих парней и знать не ведала, что мы тут служим чему-то высокому, считая себя просто стражами поместья на службе у богатого вельможи.
***
Еще через неделю в большом замке началось движение: прибывали гости, подтягивались обозы с продуктами и предметами обихода, шло приготовление к какому-то празднику. Охрану, понятно, усилили: несколько дней подряд мы меньше времени проводили в учениях, чем в карауле.
– Именины Его светлости, – объяснила мне Магда. – Ну, и заодно повод собрать под одной крышей нужных людей, не особо привлекая внимания. Завтра состоится торжество, пир и бал с фейерверками, в процессе которого, ясно, будут строиться договоренности и твориться высокая политика, – но это уже не нашего ума дело. Потом большинство гостей разъедется восвояси, и после этого ваш взвод будут приводить к присяге. Тебе и твоему напарнику повезло: вы принимаете ее, и трех недель не отслужив, а вот большинство парней тут уже не менее нескольких месяцев – и только завтра узнают, что они служат не только Его светлости князю. Кто-то и так о чем-то догадывается, но обычно солдаты стараются не забивать этим голову, – так что кое-кому это может выйти просто ударом. А ведь некоторые уже прочно закрепились здесь: насколько я знаю, двое ваших товарищей по оружию за этот год успели жениться на девицах из обслуги замка.
***
Случилось ровно так, как сказала Магда: вскоре нас, с дюжину новобранцев и не совсем, в присутствии Его светлости князя привели к присяге. Полдня и ночь до этого было положено поститься, предаваться молитве, думать о славе и чести – и заодно учить клятву. Конечно же, мне пришлось провести этот день не в казарме, как Карел и другие наши парни, а в гордом одиночестве: Магда покинула дом на весь день и ночь.
– Будет тебе вигилия, прямо как рыцарю перед посвящением, – не то, что этим оболтусам, – с улыбкой говорила она мне утром. – Правда, не в церкви, ну да и ладно, – ты же ведьма, в конце концов. Вернешься с учений – и сразу приступай к воспитанию духа… Ну то есть молись, как можешь, но клятву чтоб назубок, – не позорь седины своей старой наставницы, ха-ха!
Что ж, клятву – недлинную и понятную – я выучила за час. Молиться? Я попыталась, но ничего из этой затеи не вышло. Я ведь пришла сюда не из желания служить Богу или людям: по правде говоря, у меня и выбор-то был один: отправиться сюда и хоть изредка видеть моего господина или уйти и больше его не видеть, – так неужто после всех поисков и опасностей я бы выбрала второе? Я желала следовать за ним – и следую, и другого пути мне не надо вовсе; спросят, – так и скажу, врать не стану.
Так все мои благочестивые размышления и перешли в мысли о господине рыцаре: просто сидела и вспоминала все, что с нами было, – благо, мне было, что вспомнить. Все пережитое вместе за долгие годы: встречи, разлуки, беседы, странствия, видения, чудеса, печаль, утраты, вину… Даже смерть, что была пройдена по самому краешку и им, и мной. Цветы папоротника, летящие в кружении вихря, и звезды, кружащие над нашими головами, и подземное озеро, и сладкая купальская луна, и тысячи дорог, и скрипка в его руках, и прирученный дух на моем загривке, и узоры на стенах пещеры, и черная маска на его лице… Цветущие травы на опушке утреннего леса, – совсем недавно он стоял среди них на коленях и целовал мои руки, и я так хотела забрать его себе… Что меня остановило? Теперь я понимала: меня вечно держал в узде страх перед чем-то ужасным, что могло нас ждать впереди. Перед чем? Ответа у меня не было.
Я знала моего графа так хорошо, как никто в целом мире не знал, – и он меня тоже, особенно теперь, когда и последней моей тайны меж нами не осталось. А самое странное: я помнила его еще раньше, с тех времен, которые были словно отгорожены от моего разума, – да только иногда через эту стену, как лучи сквозь щели между бревнами, прорывалось немного памяти, где я все так же его любила: то будучи где-то рядом, то вовсе вдали, просто читая его имя в книге. Бог весть как это вышло: он был моим счастьем и моим смыслом всегда. Вечно. От начала и до конца времен. Моим горьким счастьем и рассекающим душу смыслом, моим недостижимым светом, звездой далеко впереди. Оставалось убедить себя, что он мне – брат. Не Бог и не возлюбленный, – а брат по судьбе и теперь по оружию. Оставалось молить Всевышнего, чтоб вразумил.