Эта острая прозрачность резала мой взгляд до боли: глазницы нестерпимо жгло, будто в них засыпали не то, что песок – битое стекло; враз проступившие слезы пытались смыть эту резь, – но не могли и скатывались вниз, и снова проступали. А потом слезы, казалось, смыли то, на что смотрели глаза: людей, комнату, предметы, и сквозь них я увидела нечто совершенно другое.
Больше всего это было похоже на ветви – или казалось ими. На одной из них расцветал черный цветок, по другой, то выгибаясь, то выпрямляясь, ползла гусеница; ветви разделялись каждая на две, на три, потом еще и еще, – и на каждой было свое слово и свое событие. Одна из них была нашей – какая? Или какие?
Магда говорила: истин много, мир подвижен, поверни событие так или этак, – все изменится и пойдет по одной из троп – одной из ветвей? По одной из, может быть, тысячи других. Видимо, те, кто пытался нас обойти, предусмотрели и даже подготовили много возможностей, – каждая мелкая, на одно лишь слово, и каждая кажется случайной, – поди разыщи нужную, словно иголку в стоге сена. Поди разбери, на какой из этих иголок – или соломин? – или веток? – находимся сейчас все мы…
И только тогда мне пришло понимание: а не все ли равно? Каждая из этих ветвей была по большей части в прошлом, и на каждой все уже случилось: событие произошло, слово прозвучало, запомнилось и стерлось из памяти… Так какая, по сути, разница? Отсекая ветви в том времени, мы можем изменить и то, что сейчас, и то, что будет. Не менее десятка веток уже были сухими и безжизненными, – несказанного слова не было на них, оно исчезло, избежав ловушек, выставленных провидцами. Я посмотрела на нетронутые живые развилки. На узкую голову гусеницы, ползущей по одной из развилок. Собралась с духом, прицелилась и ударила наотмашь.
Треск сломанных ветвей прозвучал громче, чем гроза над лесом, а черная гусеница, упав со своей ненадежной тропы, полетела вниз, к самой бездне, разматывая за собой бесконечную паутину моего сознания.
***
Меня привел в чувство подзадержавшийся (к счастью) врач, – и я даже смогла наблюдать дальнейшие действия провидцев: теперь число возможных путей было гораздо меньше бесконечности, и поиск смог завершиться. Слово – то, что отменяло предыдущее, – было сказано, и обездвиженный пришел в себя.
Впрочем, подробно рассказать о произошедшем ему предстояло не здесь, а там, куда его взялись проводить трое стражников и господин майор, который тоже прибыл в то время, пока я была в обмороке.
– Ритуал, Мадлен, – говорил мой провидец. – Внедрение чужой воли под видом участия в ритуале. Вы бы, думаю, догадались сами, не привлекая никого из нас, – если бы вы видели вашего напарника накануне и сразу после. Но он шел один, вы присоединились к нему гораздо позже. Говорите, его путь лежал через одну из дружественных лож, что порой используются для выхода в свет агентов? Теперь мы легко выясним, через какую именно и найдем того, кто отдавал приказы. Думаю, на сей раз мы немного изменим слова церемонии Святого Иоанна, – если среди прибывших есть еще кто-то, ожидающий команды, он будет обнаружен… Детали случившегося? Да, теперь я могу рассказать о них.
***
– У нас печальное событие, брат, – обычно высокомерно-напыщенный, голос шпиона и шарлатана, фальшивого итальянского графа, на сей раз звучал действительно грустно. – Один из достопочтенных братьев сего дома покинул нас, удалившись на Восток Вечный, где сияет свет, и, как бы ни были щедры награды за его мудрость и праведность, наша печаль от расставания с ним велика. Не откажите нам в чести принять участие в ритуале прощания и поминовения и помогите облегчить нашу скорбь по ушедшему в странствие. Я смею надеяться, дела вашей миссии могут быть отложены на час?
– Да. Да, конечно, – агент поклонился, коснувшись рукой черной маски. – Мы скорбим о каждом ушедшем брате вашего дома так же, как о равном нам.
***
В комнате находились три человека. Первым был итальянский маг, облаченный в кожаный фартук и белую ленту поверх вычурно-нарядного бархатного кафтана, отделанного по обшлагам венецианским кружевом, вторым – сидящий в кресле агент Ордена, избавленный от маски и, судя по всему, от свободной воли, о чем говорила его неподвижность, отрешенный вид и остановившийся взгляд. Наконец, третьим был мужчина с неприметным лицом, одетый в изрядно затасканный дорожный костюм и даже в помещении не расстающийся с широкополой шляпой.