Я молчалъ. Слова его падали мнѣ на сердце, словно куски льда; смысла ихъ я не понималъ, да и невозможно было мнѣ понять его; но что я живо чувствовалъ, такъ это былъ холодъ, вѣявшій отъ его рѣчей. Послѣ продолжительной паузы, во время которой я изо всей силы старался изгнать тотъ образъ изъ ума, чтобы избавиться отъ угнетавшаго меня чувства страха, я вдругъ вспомнилъ нѣчто такое, отъ чего сразу почувствовалъ облегченіе, и спросилъ:
„А гдѣ тотъ смуглый человѣкъ, котораго я видѣлъ вчера въ саду?“
„Что? гдѣ садовникъ Себуа? Да, вѣроятно, спитъ у себя въ комнатѣ; а какъ разсвѣтетъ, такъ встанетъ и выйдетъ въ садъ“.
„Можно мнѣ къ нему?“ спросилъ я съ лихорадочнымъ волненіемъ, при чемъ сложилъ даже молитвенно руки, такъ я боялся отказа.
„Въ садъ? Если ты — въ возбужденномъ состоніи, то прогулка по утренней росѣ, среди цвѣтовъ, успокоитъ это ненормальное состояніе. Какъ станетъ разсвѣтать, такъ я тотчасъ позову Себуа, чтобы онъ увелъ тебя къ себѣ“.
Я никакъ не ожидалъ, что онъ такъ легко согласится исполнить мою просьбу, и, испустивъ глубокій вздохъ облегченія, отвернулся отъ него и закрылъ глаза. Я лежалъ тихо, стараясь отгонять отъ себя всякія страшныя картины и видѣнія и думалъ только о томъ наслажденіи, съ какимъ я вырвусь изъ этой спертой, надушенной искусственными благовоніями, атмосферы, чтобы упиться благоухающимъ дыханіемъ свѣжаго воздуха. Я ждалъ молча, а жрецъ все сидѣлъ неподвижно рядомъ со мной, и мнѣ казалось, что проходили часы за часами въ этомъ томительномъ ожиданіи. Наконецъ, онъ всталъ и погасилъ огонь въ серебрянномъ свѣтильникѣ; и только тогда замѣтилъ я сѣрый, тусклый свѣтъ, проникавшій черезъ высокія окна въ комнату.
„Я позову Себуа и пошлю его къ тебѣ,“ промолвилъ жрецъ, повернувшись ко мнѣ лицомъ. „Помни, что эта комната — твоя, что отнынѣ она принадлежитъ тебѣ. Возвращайся сюда къ началу утреннихъ церемоній, потому что тебя здѣсь будутъ ждать послушники съ ванной и маслами“.
Мысль, что я по какой то странной игрѣ судьбы представляю изъ себя важное лицо, сильно меня смущала и я робко спросилъ:
„А почему я буду знать, что пора возвращаться сюда?“
„Тебѣ нѣтъ нужды возвращаться раньше конца утренней трапезы, а къ ней сходятся по звонку. Впрочемъ, Себуа тебѣ скажетъ“.
И съ этими словами онъ удалился.
Мысль о свѣжемъ воздухѣ, который снова придастъ бодрость моимъ переутомленнымъ членамъ, наполняла меня чувствомъ живѣйшаго удовольствія; кромѣ того, меня тянуло опять взглянуть на странное лицо Себуа и на его нѣжную улыбку, по временамъ совершенно сглаживавшую его безобразіе. Казалось, будто это единственное человѣческое лицо, которое мнѣ пришлось видѣть съ тѣхъ поръ, какъ я разстался съ матерью.
Я окинулся себя взоромъ, чтобы посмотрѣть, все-ли еще на мнѣ мое бѣлое платье, и готовъ-ли я идти съ садовникомъ. Да, оно было на мнѣ, чистое, бѣлое. Глядя на него, я испытывалъ чувство гордости, потому что никогда еще не случалось мнѣ носить одежды изъ такой тонкой ткани. Мысль, что я скоро буду въ обществѣ Себуа, настолько успокоила меня, что я, лежа на своемъ ложѣ, безпечно разглядывалъ свое платье и спрашивалъ себя, чтобы подумала мать, увидавъ на мнѣ такое прекрасное, тонкое полотно.
Вскорѣ послышались шаги, которые сразу оторвали меня отъ мечтаній: въ дверяхъ показалось загадочное лицо Себуа, и смуглый обладатель его, направился прямо ко мнѣ… Да, онъ былъ безобразенъ, неуклюжъ; въ его внѣшности не было и слѣда изящества, а между тѣмъ, когда онъ вошелъ и взглянулъ на меня, при чемъ все лицо его озарилось той особенной улыбкой, которую я такъ хорошо запомнилъ, я почувствовалъ въ немъ самомъ человѣка, а въ сердцѣ его — присутствіе любви! Я протянулъ къ нему руки и привскочилъ съ ложа.
„О, Себау!“ воскликнулъ я, и при видѣ кроткого выраженія этого лица мои глаза наполнились чисто-дѣтскими слезами. „Себуа, зачѣмъ я — здѣсь? Почему они говорятъ, что я — не такой, какъ всѣ прочіе? Себуа, скажи, неужели мнѣ опять предстоитъ увидѣть тотъ ужасный образъ?“
Себуа подошелъ ко мнѣ и опустился на колѣни; очевидно, преклонять колѣни, когда его охватывало чувство благоговѣнія, казалось этому смуглому человѣку чѣмъ-то совсѣмъ естественнымъ.
„Сынъ мой“, сказалъ онъ, „небо одарило тебя открытыми очами. Мужественно пользуйся этимъ даромъ и ты будешь свѣточемъ, который засіяетъ во мракѣ, спускающемся понемному на нашу несчастную родину“.
„Не хочу я быть свѣточемъ!“ возразилъ я съ досадой; его я не боялся и спѣшилъ излить свои мятежныя чувства. „Не хочу я дѣлать вещей, послѣ которыхъ чувствуешь себя такъ странно! Зачѣмъ только я видѣлъ лицо этого привидѣнія, которое стоитъ теперь все время передо мной и заслоняетъ мнѣ дневной свѣтъ?“ Вмѣсто всякаго отвѣта Себуа всталъ и проговорилъ, протягивая мнѣ руку: