Небольшую площадь — перед войной тут стояли дома — уставили каменными скамьями, на них посиживали старики и калеки со всего квартала вперемежку с попрошайками и размалеванными шлюхами на возрасте, одна из них, ближайшая к Фидельману, расчесывала рыжие в сильной проседи волосы. Другая кормила голубей коркой хлеба, они опускались около нее, клевали из рук. На одну, помоложе, в обвисшей бархатной шляпке, он посмотрел и еще раз — девчонка, в сущности, хрупкая, юная. Он бы очень даже не отказался утешиться в постели, но уж больно они дерут. Крепко прижимая мадонну к груди, художник вбежал в лавку резчика.
Альберто Паненеро, хозяин, в коричневом халате, засыпанном опилками и стружкой, шипом шуганул трех подмастерьев и с поклонами вышел к художнику.
— А, маэстро, смею надеяться, вы принесли еще одну из ваших прелестных мадонн?
Фидельман развернул незатейливую деревянную статуэтку мадонны.
Хозяин поднял ее, разглядывал. Созвал подмастерьев.
— Смотрите, невежи, какая работа! — И шипом распустил их.
— Красиво? — спросил Фидельман.
— А то нет. Еще бы не красиво, такой-то предмет у каждого красиво получится.
— А как насчет цены?
— Э, разве цена от меня зависит? Цена обычная.
У Фидельмана вытянулось лицо.
— Где это слыхано — платить какие-то пять тысяч лир — ведь такую статуэтку меньше чем за две недели не сделать, да за нее на виа Торнабуони дадут тысяч пятнадцать, а если отнести ее к Святому Петру и благословить у папы, то и все двадцать.
Паненеро пожал плечами.
— Эх, маэстро, мир уже не тот — нынешнее время не для истинных мастеров. Мы с вами ведем заранее проигранную войну. Что до мадонн, их теперь в основном делают машины. Мои подмастерья вырежут лицо, подпустят пару-тройку складок на одеянии, подмалюют, — и, поверьте, такие статуэтки обходятся мне втрое дешевле, а в лавчонках за них дают ту же цену. Кто говорит, до ваших мадонн им далеко — что да, то да, но вы что думаете, туристы понимают разницу? Скажу больше, торговцы стали еще скареднее, а поверьте мне, флорентийцы — скареды из скаред. Чем больше я запрошу, тем больше они сбавят. Если за вашу мадонну я выручу семь с половиной тысяч, можно считать, мне повезло. При таких ценах откуда взять деньги на аренду мастерской и прочие расходы? Я плачу жалованье двум мастерам и поденщику — они у меня по другой части: старинной мебелью занимаются и всяким тому подобным. У меня работают трое подмастерьев, их кормить надо, иначе они так ослабнут, что и до ветру не смогут сходить. А у меня самого семья, сын с косолапостью, три дочери, одна никчемнее другой, шесть душ. Э, да что говорить, вы и сами понимаете, чего нынче стоит заработать на жизнь. И тем не менее, если мадонна будет держать в руках bambino[62], я набавлю пять сотен.
— Согласен на пять тысяч.
Хозяин отсчитал деньги замусоленными полусотенными и сотенными.
— Вы стремитесь к совершенству, маэстро, вот в чем ваша беда. Много ли осталось таких, как вы?
— Правда ваша, — вздохнул Фидельман. — Вы думаете, я не думал: надо бы самому продавать мадонн туристам, но если я буду не только резать, а еще и торговать, когда же, спрашивается, мне писать картину?
— Совершенно с вами согласен, — сказал Паненеро. — Все так, но для холостяка вы зарабатываете вовсе недурно. И почему вы такой худущий, не возьму в толк. Не иначе как это у вас порода такая.
— Большая часть моих заработков уходит на материалы. Цены на все подскочили: и на масло, и на пигменты, и на скипидар, буквально на все. Тюбик кадмия стоит тринадцать сотен лир без малого — вот я и ловчу, обхожусь без ярко-желтого, а уж без киновари и подавно. На прошлой неделе упустил соболью кисточку, за нее запросили три тысячи. Штука холста обходится в десять тысяч с гаком. При таких ценах может ли хватить на мясо?
— В больших количествах мясо вредно для пищеварения. Мой шурин ест мясо по два раза на дню, и у него вечно болит печенка. От миски макарон с сыром вы войдете в тело, и печенке не навредите. Так или иначе, а как поживает ваша картина?
— Не спрашивайте — не хочется врать.