Потом продавать статуэтки вызвалась Эсмеральда. Фидельман не разрешил ей отнести их к Паненеро, и девчонке пришлось торчать на пьяцца дель Дуомо, держа в обеих руках по Богоматери; в конце концов она продала одну за тысячу двести лир неохватному немецкому священнику, другую уступила за восемьсот лир вдове в глубоком трауре у Санта-Мария Новелла. Узнав об этом, Фидельман заскрежетал зубами и, хотя она умоляла его быть благоразумным, поклялся, что не вырежет больше ни одной статуэтки.
Он брался за любую работу, как-то раз нанялся в прачечную, но так там ухайдакивался, что вечером не мог писать. А однажды утром принялся копировать Рафаэля — рисовал мелками мадонну в синем одеянии с младенцем на тротуарах перед крещальней, Санта-Кьярой и Центральным вокзалом — там его чуть не арестовали. Прохожие останавливались, смотрели, как он работает, но стоило ему протянуть шляпу, они поспешно удалялись. Кое-кто бросал мелкие монеты на лик Богоматери, Фидельман подбирал их и переходил на другое место. Монах в коричневой сутане и сандалиях следовал за ним по пятам.
— Почему бы тебе не заняться каким-нибудь полезным делом?
— Советы — товар дешевый.
— И твои картины не дороже.
Он отправился в капеллу Бранкаччи и остаток дня провел там, созерцая в полутьме фрески Мазаччо[78]. Гениальные творения творят гении. А если у тебя нет великого дара, тебе предстоит нелегкий путь и шедевр родится разве что чудом. И все равно, так или иначе, чудеса в искусстве не редкость.
Фидельман занял удочку у жившего по соседству художника и стал ловить рыбу, затесавшись в ряды удильщиков на мосту Тринита. Он примотал удилище к гвоздю в перилах, поплавок подпрыгивал, а он ходил туда-сюда, то и дело кидаясь назад — проверить, не клюнуло ли. Ничего не поймал, но старик, удивший рядом, — он наловил восемь рыб, — подарил ему одноглазого хилого угорька. Ноябрьское небо затянули тучи, потом пошел дождь, на потолке мастерской проступили пятна сырости. Рога изобилия протекли. В доме было промозгло. Но раньше декабря Фабио нипочем не затопит. Согреться никак не удавалось. Зато Эсмеральда сварила из хилого угорька вкусный суп. На завтра она изловчилась занять пригоршню кукурузы и приготовила ужин — кипящая кукуруза с треском лопалась. На следующий день они пообедали черствым хлебом с луком, по половине луковицы на брата. Зато в воскресенье Эсмеральда подала на ужин отварное мясо, зеленые бобы и салат из свекольной ботвы. Фидельман что-то заподозрил, спросил, откуда взялось это изобилие, и она призналась, что перехватила несколько сот лир у Лудовико.
— А как, спрашивается, мы будем отдавать ему долг?
— Еще чего, он мне больше должен.
— Никогда у него не занимай.
— Я его не боюсь, это он меня боится.
— Не по душе мне, что он сюда шляется. Среди непорядочных людей я и сам становлюсь непорядочным.
— Не доверяй ему, Артуро. — Она всполошилась. — Он тебя зарезал бы, если бы мог.
— Так я ему и дамся.
Позже она спросила:
— Чего бы тебе не вырезать мадонну-другую? Получить время от времени пару тысяч лир нам бы не помешало. И потом, режешь по дереву ты просто замечательно.
— Не хочу я резать за такие деньги. Мое время стоит дороже.
К ним без стука ворвался обмотанный черной шалью домовладелец, раскричался — требовал заплатить за квартиру.
— Я напущу на вас муниципалитет, он вышвырнет вас обоих, и puttana[79], и тебя. Вы позорите мой дом своими незаконными делишками. Ваш приятель сообщил мне, чем вы тут занимаетесь. Я располагаю всеми необходимыми сведениями.
— Засуньте эти сведения сами знаете куда, — сказал Фидельман. — Не будь нас, ваша квартира пришла бы в упадок. Она шесть лет пустовала до того, как я сюда вселился, и если я съеду, вам ее нипочем не сдать.
— Ты не флорентиец, — вопил Фабио. — Даже не итальянец.
Фидельман раздобыл плохо оплачиваемую поденную работу в мастерской резчика, но не у Паненеро. Он вкалывал с утра до вечера, вытесывал изящные, сужающиеся книзу ножки к старинным столам, а живопись забросил. На улице, по дороге с работы и на работу, он обшаривал глазами мостовую: вдруг кто-нибудь обронил монету. Выключал свет, едва Эсмеральда кончала мыть посуду после ужина, следил за тем, что она готовит, что ест, и скудно выдавал ей деньги на расходы. Однажды она, чтобы купить себе теплое белье, продала свои волосы, целых пятнадцать сантиметров, мешочнику, который постучался к ним в дверь.
В конце концов ее терпение лопнуло.
— Что ты собираешься предпринять?
— Чего только я не предпринимал, что еще я могу предпринять?