В то время как Симон Рике то и дело прикладывался к оловянной фляге с вином стоявшей подле кресла, Михель Шредер беспокойно расхаживал по шканцам "Анн-Шарлотт", кидаясь то к правому борту, то к левому. У правого он до рези в глазах вглядывался в линию горизонта - не покажется ли где чужой парус. Потом переводил взор на небо, опасаясь появления грозовых облаков, предвестников шторма; у левого наводил подзорную трубу на отвесный берег, внимательно разглядывая каждую бухточку, каждый скалистый островок.
- С вашего разрешения, капитан, - раздался за его спиной голос штурмана, - позволю себе заметить, что ваша осторожность чрезмерна. Погода, видать по всему, продержится ещё долго.
- О погоде я и не беспокоюсь, - отозвался Михель Шредер, - хотя все равно не стоит держаться слишком близко к берегу. Как раз он-то и не внушает мне особого доверия, штурман.
- Но почему, капитан? Мы ведь с Испанией в мире.
- Насчет испанцев и португальцев тревожиться нечего, это верно. Вы лучше поглядите на эти необитаемые островки да на изрезанный бухтами берег, где тоже не найдется ни одной живой души до самого Виго. Если где-нибудь здесь прячутся в засаде алжирские рейсы, то никакой мир с Испанией нас не спасет.
- Вы опасаетесь, что...
- Ничего я не опасаюсь! Прикажите-ка лучше на всякий случай открыть орудийные порты и выкатить пушки. Мы так близко от суши, что можем с этим и опоздать, ежели что случится.
Штурман отправился выполнять распоряжение. Пушкари, досадливо ворча, нехотя потащились к орудиям. Куда как приятнее было бездельничать, греясь на солнышке! Но едва только пушки выкатили и принайтовили, раздалась новая команда: "Шлюпку на воду!"
Спуск на воду большой шлюпки также относился к числу приготовлений к возможному бою: тем самым освобождалось место для канониров и готлангеров на нижней палубе, а кроме того, шлюпка была все время наготове, на случай, если команде придется покинуть судно.
- Не иначе нашему капитану привиделся Летучий Голландец, - съязвил боцман. Парусный мастер резонно возразил, что этот корабль-призрак, предвестник несчастья, держится все больше в южных широтах, поблизости от мыса Доброй Надежды. Уж если кто капитану и привиделся, то это мог быть лишь красноглазый и зеленоволосый корабельный домовой.
- Так он же добрый дух, старик, - ввязался в диспут штурман.
- Это верно, - согласился парусный мастер. - Ежели ночью крепления шпангоутов поскрипывают - значит все в порядке: это он конопатит щели, чтоб нигде вода не просачивалась. А иногда он своим деревянным молотком указывает на то место, где обшивка прохудилась. Да-да, корабельный домовой - дух добрый. Но если увидишь его сидящим верхом на рее - плохи дела, жди большой беды.
- Ну и как, слыхал ты скрип прошлой ночью?
- Ничего я не слыхал, штурман.
- И видеть его тоже не видел?
- Да как бы я сейчас перед тобой стоял, а? Нешто ты не знаешь, что все, кто его видел, в одночасье помирали? Ни один...
Тираду парусного мастера прервал истошный крик марсового:
- Паруса! Слева по борту два паруса!!
Штурман побежал наверх, на полуют. Михель Шредер уже разглядывал в подзорную трубу два больших фрегата, которые только что вынырнули из-за очередного острова и теперь мчались наперерез каравану. Носы двухпалубных, вытянутых в длину парусников украшали фигуры орлов, а не львов, как у английских или голландских судов. Это могли быть французы; выкрашенные светло-голубой краской борта кораблей подтверждали такое предположение. Каждый борт щетинился двадцатью четырьмя орудиями, выглядывавшими из открытых портов. И, конечно же, на палубах у них были установлены более легкие аркебузы... Шредер ясно различал в подзорную трубу зияющие жерла пушек. Намерения у этих невесть откуда взявшихся незнакомцев были явно не из лучших, к тому же ни на топах стеньг, ни на кормовых флагштоках флагов не было. Шредер решил, что это французские корсары, которые в этих местах обычно охотились за испанскими и португальскими кораблями. Хотя всехристианнейший "король-солнце" Людовик ХIV и не питал дружеских чувств к испанцам, все же в то время Франция и Испания не воевали между собой. Впрочем, вопросы войны и мира всегда мало интересовали морских разбойников с каперскими патентами, а французскому королю их неразборчивость была только на руку. Во-первых, они наносили урон испанцам, а во-вторых, исправно отдавали королю десятую часть награбленной добычи. Поэтому корсарские капитаны чаще всего вообще не интересовались, на чей корабль нападают.
Гамбуржцы, в свою очередь, тоже могли не ломать головы насчет того, чьи это корабли: французских ли корсаров, или алжирских пиратов. Разница могла заключаться только в их последующей судьбе: если это французы, то они попадут на скамьи французских гребных галер, если алжирцы - алжирских. Спорить можно было бы лишь о том, где придется хуже. Ну, а тем, кому суждено пасть от пули, и вовсе безразлично, из какого мушкета она вылетит, тем более что алжирцы чаще всего обзаводились огнестрельным оружием у тех же французов.
Внезапное появление обоих фрегатов мгновенно развеяло сонное оцепенение, царившее на палубах гамбургских торговых кораблей. Известие о предстоящем конце света не произвело бы, пожалуй, большего фурора. Началась суматошная беготня. Капитаны и их помощники надрывались, стараясь перекричать друг друга, и отдавали при этом бестолковые приказы, которые только усугубляли переполох. Лишь в одном, как казалось, никого не надо было убеждать, а именно - в необходимости немедленно спускать на воду шлюпки. При иных обстоятельствах можно было бы только позавидовать той быстроте, с которой это было сделано.
Тем временем оба фрегата пронеслись перед самым форштевнем "Морской ласточки", и Симон Рике совсем потерял от страха голову: на топах стеньг и на кормовых флагштоках уже реяли зловеще-зеленые алжирские флаги.
- Что будем делать, адмирал? Какие будут приказания? - Симон Рике даже не понял, чего от него хочет штурман, будучи не в силах оторвать взгляд от фрегатов, которые, пройдя с кабельтов, повернули и зарифили паруса. Теперь они находились с наветренной стороны, выгодной для нападения, и выжидали удобный момент для атаки.