Уже несколько часов Киреев «загорал» на окраине районного центра в ожидании попутной машины. На нем была широкополая, довольно помятая соломенная шляпа, серая в клетку сорочка, заправленная в старые брюки, старомодные чоботы. Громоздкий вещевой мешок он снял с плеч и прислонил к дубу, разросшемуся у дороги. Тут же находились длинные удилища. Со стороны посмотреть — самый что ни на есть заядлый рыбак, готовый отправиться хоть на край света, только бы там клевало.
Солнце поднялось в зенит, палило немилосердно. Воздух и небо казались оранжевыми. Где-то на горизонте выплыло белобрысое облачко, но так и застыло.
Но под дубом было прохладно. Развалившись на траве, следователь с наслаждением вдыхал терпкие запахи лежалого сена. Его не огорчало затянувшееся ожидание. Он знал, что все еще впереди: удачи и огорчения, поиски и размышления, а сейчас можно было ни о чем не думать, только лежать и смотреть на зеленое раздолье степи.
Время от времени, когда до Киреева доносился шум мотора, он вскакивал, хватал свой багаж, выбегал на дорогу и принимался «голосовать».
Но машины шли «не туда». Тогда он возвращался на место под густую спасительную тень.
Так шло время. Его уже начало клонить ко сну, когда послышалось густое гудение грузовика. Павел Семенович вскочил. Из-за нарядного, голубенького домика, маячившего на краю поселка, вынырнула полуторка и, набрав скорость, помчалась по грейдеру.
Киреев так стремительно выбежал на дорогу, что чуть не угодил под колеса. Резко заскрипели тормоза, но заостренная тень еще продолжала грозно надвигаться. Лишь буквально в последнюю секунду Павлу Семеновичу удалось вывернуться, отскочить в сторону, но так неудачно, что вместе с удилищами и вещевым мешком он свалился в кювет.
Машина между тем остановилась. Сердито распахнулись дверцы кабины, и над поднимающимся Киреевым нависло молодое разгневанное лицо с надвинутой на лоб кепкой.
— Ах ты, пижон! — заорал парень. — Тебе что, жизнь надоела?.. — Он хотел еще что-то крепкое добавить, но сдержался, обернулся назад и уже спокойнее сказал: — А ну, Клава, закрой уши... Я хочу продолжить беседу с этим охломоном.
Только теперь Павел Семенович заметил за смотровым стеклом, рядом с водителем, девичье лицо. Он не слышал, ответила ли что спутница, но только парень утихомирился.
— Ладно, иди, мил человек, помолись богу, что кости целы.
Киреев ничего не ответил. Не отрываясь, он смотрел на хрупкое, с нежным цветом кожи лицо, робкие, будто испуганные глаза, жгучие черные волосы, собранные на затылке в узел, и ему показалось, что знаменитая Джоконда вдруг сошла с картины гениального итальянского художника и оказалась вот тут, в кабине запыленного грузовика.
— Ну, что уставился? — с грубой откровенностью проговорил шофер. — Ступай себе, здесь не подают... — И самодовольно рассмеялся.
Павел Семенович пришел в себя. В нем вдруг проснулся гнев к этому занудному пареньку. Захотелось потребовать его водительские права, наказать за превышение скорости езды. Небось тогда бы заговорил другим тоном. Но благоразумие взяло верх. Ведь он — скромный служащий, отпускник, решивший порыбалить на озере.
Прежде чем дверца захлопнулась, старший следователь смиренно сказал:
— Извините, что так получилось... Просто надоело «загорать», а вы уж очень быстро ехали... Вы не в сторону Заозерного?
— Допустим. А что?
— Если можно — подвезите.
— Магарыч будет?
— Это само собой.
— Тогда быстро в кузов, папаша...
«Папаша», — с горечью подумал Киреев, перекинув свое имущество за борт. А как иначе назовешь? Ведь уже скоро сорок... Сколько, интересно, ей лет? Двадцать два, двадцать четыре, не больше...
Машина резко тронулась, и Киреев плюхнулся на широкую необструганную доску, положенную на борта у самой стенки кабины.
На самодельной скамье уже сидели двое — высохший, небритый, болезненного вида старичок и опрятная старушка в шерстяном, несмотря на жару, платке.
Он молча кивнул им головой.
Настроение у Киреева испортилось. Как ни храбрись, а от правды не уйдешь... С непосредственностью молодости парень прямо ему сказал то, о чем не хотелось думать... Папаша... Впервые по отношению к себе Павел Семенович услышал это слово. «Хоть бы действительно был папашей», — с горечью подумал Киреев. А то немолодой одинокий человек, пусть лишенный забот о семье, но и не знающий радостей домашнего уюта, теплоты близких, родных, всего того, что скрадывает неумолимо приближающуюся старость.
Когда друзья спрашивали Киреева, почему он не женат, он отделывался шутками. Потому что, наверное, не сумел бы объяснить, почему так случилась. В жизни у него были встречи. Но то большое, настоящее чувство, которое захватило бы его целиком, — не приходило. А ему еще в юности крепко запали в душу мысли Герцена о том, что самое страшное, когда рядом с тобой «маленькая» жена — существо телесно близкое и умственно далекое. Муж не может делиться с ней своими мыслями, она не может не делиться с ним своими сплетнями.