— Оставь, милый человек, — певуче ответила она. — На ферму хотите? Так она скоро должна быть. Завсегда в это время обедать приходит.
— Правда? — искренне обрадовался Павел Семенович. — Тогда обожду... Не дадите ли напиться?
— А может быть, молочка?.. Холодненького?..
— С удовольствием.
— Да вы заходите... Собаки нет.
Он прошел за калитку и по узкой дорожке, мимо аккуратно разделанных огородных грядок, направился к крытому крыльцу.
Женщина поднялась вслед за ним.
— В дом прошу.
— Спасибо, жарко. Да и натопчу вам.
— Экая беда... Да вы садитесь, сейчас принесу.
Она гостеприимно улыбнулась, легкой походкой прошла в сени.
Киреев огляделся.
Дом был добротный, но уже старый. Ступеньки покосились, скрипели, на крыльце кое-где не хватало досок.
«Хозяина нет», — с горечью подумал Киреев.
Ему вдруг захотелось остаться здесь навсегда, ходить за грядками, дышать вот этим спокойствием, работать на ферме или в поле, чтобы была своя семья, близкий друг, дети...
Возвратилась хозяйка. Она принесла глиняный кувшин, стакан, кусок пшеничного хлеба.
— Ешьте, что бог послал.
Киреев жадно выпил два стакана холодного молока.
— Печет, — сказала она.
— Должно быть, к дождю.
— К вечеру соберется... Да вы наливайте.
— Все... Большое спасибо.
Он поднялся, полез за деньгами в карман.
— Сколько с меня?
Она протестующе замахала рукой.
— Молоко свое, не купленое, чего там... А вон и бригадирша идет... По делу к ней?
— Нет, я в отпуске, на квартиру хочу стать. Порыбалить собираюсь.
— Сродственник будете?
Киреев отрицательно покачал головой:
— Так... Знакомые порекомендовали... Хорошо у вас тут, красиво.
Женщина не ответила. Павел Семенович стал прощаться.
— Еще раз — большое спасибо... Первый улов — ваш.
Кто копает?
К вечеру действительно собрался дождь. Он лениво постучал по крышам и быстро прошел, только наследил. Антонина Васильевна накрыла на стол, и они сели ужинать в маленькой опрятной комнатке, где по углам свисали вышитые полотенца ручной работы.
Хозяйка еще днем понравилась Кирееву. Но тогда поговорить не удалось, она торопилась на ферму.
Лет ей было за пятьдесят, но выглядела она молодцом. Чуть выше среднего роста, хрупкая, светловолосая, без единой морщинки на полном, по-русски добром лице.
Говорила и двигалась женщина не торопясь, и казалось, что она все время о чем-то думает.
Сейчас, следя за ее неторопливыми движениями рук, домовито нарезавшими хлеб, Павел Семенович твердо решил, что скрывать от нее правду, значит, незаслуженно обидеть женщину.
— Антонина Васильевна, — медленно проговорил Киреев, — я, конечно, приехал сюда не рыбу ловить.
— Я так и подумала, — спокойно ответила та.
— Неужели? Почему?
— Не знаю как в городе, а у нас рыбалят так... бездельники, пустомели. А вы на них не похожи.
Киреев рассмеялся.
— Спасибо за доброе слово, но это очень печально. Значит, и другие не поверят?
— Не знаю.
Павел Семенович вздохнул.
— Будем надеяться на лучшее. К вам большущая просьба. Если станут спрашивать обо мне, уверяйте, что я помешан на рыбной ловле. Я очень надеюсь на вашу помощь.
— Что могу, сделаю, — просто ответила женщина.
— Скажите, Антонина Васильевна, что вы думаете обо всех этих загадочных событиях на хуторе?
Антонина Васильевна помедлила с ответом. Губы ее упрямо сжались, в светлых глазах появился злой огонек.
— Одно знаю — работать стало трудно. Ночью на улицу палкой никого не выгонишь. А скотина уход любит. Я теперь ночую на ферме — другие боятся. Вот только сестры комсомолки Безверховы во всем мне пособляют.
— А Титоренко?.. Дочь?.. — невольно вырвалось у Киреева.
Губина не удивилась.
— А-а, вы ее знаете, — спокойно сказала она.
— На одной машине приехали.
— За химикатами ее посылала... Клавдия — девка работящая... Но жизнь у нее исковеркана.
— Слышал... Шофер рассказывал... Неужели ничего нельзя было сделать?
— Раньше, когда маленькой была, наверное, можно... Проглядели. Да и то, война кончилась, у каждого — свое горе, свои заботы... Не в оправдание, а так, к слову... А сейчас — лучше и не затрагивать. Лютует. Верующий человек, что горбатый, все на свой счет принимает.
— Вы извините, что я отвлекся от темы, но меня каждый человек интересует, — смущенно проговорил Киреев, чувствуя, что краснеет.