— Да, командовал нашим отрядом. Разведка донесла, что на хутор привезли группу красноармейцев. Мы знали, для чего. На противоположной стороне озера есть ров. Там много наших порешили гитлеровцы. А тут молодые, безусые... Сердце обливалось кровью. И Николай Терентьевич решился... Меня не взял, только мужчин... Почти на смерть шли... На рассвете ворвались в хутор. Пленных освободили, а его самого тяжело ранили. Спрятали хуторские, да староста выдал. Был у нас тут один, учетчиком работал. Не старый, но из сектантов. До войны такой тихоня да ласковый, все богу молился, а при немцах показал свое звериное лицо. Он да еще Федька-пропойца хуже немцев лютовали. Выпросил он у фрицев Николая Терентьевича. Я, говорит, его в нашу веру приведу. Собрал своих, принес из дома намалеванное на железке изображение бога. На носилках доставили Николая Терентьевича. «Приобщись к богу, прислонись устами, прощение попроси за безверие, тогда я тебе жизнь дарую». Молчит Николай Терентьевич, только выше поднял окровавленную голову. Тогда зверюга костер велел разложить: «Не покаешься — сгоришь заживо». В ответ плюнул Николай Терентьевич в лицо... И сгорел под завывание святош на глазах у родного отца. Тот, как рассказывают, слезу не проронил, а уж потом с ним помутнение и произошло.
Киреев молчал, потрясенный рассказом.
— А железка та с богом теперь у них дома висит. Вот в воскресенье соберутся со всех хуторов, сами посмотрите, как неистовствуют... А она пуще всех. Дай им волю, они бы всех нас заживо сожгли. И еще обвиняют, что их притесняют. Родному дитю жизнь искалечила. А попробуй вступись — тут вопли будут стоять на всю округу... Но уж ненавидеть мне ее никто не запретит... И мой-то тогда же погиб, с Николаем Терентьевичем, израненного схватили, — лицо ее оставалось суровым, только голос чуть дрогнул. Руки ее снова взялись за дело. И тогда уже спокойно сообщила: — К нам председатель колхоза приезжал, двух коммунистов на помощь привез. Я ему ничего об вас не сказала. Может, неправильно?
— Да нет, ничего. Когда нужно будет, я с ним сам встречусь.
Она домыла тарелки, убрала со стола:
— Ну, пойду, — и вышла из комнаты.
А Киреев продолжал находиться под впечатлением рассказа. Как живой, вставал перед ним образ отца Клавы, объятого пламенем. Ему даже захотелось нарисовать картину «Смерть коммуниста». Мужественное, волевое лицо. Он не боится смерти, потому что знает, за что умирает...
Взволнованный, Павел Семенович прошелся по комнате. Твердо решил: такую картину он напишет.
На озере
Когда спала жара и раскаленное солнце покатилось по безоблачному горизонту за макушки деревьев, Киреев собрал удочки и направился к озеру.
Вечер подкрадывался незаметно. Хозяйки затопили печи, и из раскрытых кухонек вкусно пахло. Упитанные овцы брели по дороге, за ними шел бородатый пастух. Он вежливо поздоровался с Киреевым.
У фермы Павел Семенович увидел Клаву. Девушка загоняла хворостинкой коров во двор. Хотел ее окликнуть, но потом передумал и не торопясь зашагал дальше.
На озере стояла тишина. Все умолкло в ожидании вечерней прохлады. Только, словно лыжники на снегу, скользили по серебряной глади водяные жучки.
Захотелось искупаться. Павел Семенович быстро разделся, осторожно вошел в студеную воду, сразу почувствовал себя лучше. Дно было твердое, без ила. Он долго плескался, тщательно вымыл пыльные волосы, мокрой пятерней расчесал их.
Бодрый, вышел на берег, быстро оделся. Потом взялся за удочку. Но клева настоящего не было. Стало темнеть. Он уже с трудом различал на почерневшей воде поплавок.
Киреев поднялся. Вспомнил про учителя и решил познакомиться с ним. Судя по рассказам Бурденко, он поселился на этой же стороне озера, только туда, поближе к плотине.
Павел Семенович посмотрел в ту сторону. Но ничего не увидел. Тогда смотал удочки, побрел по неровному, заросшему травой берегу.
Темнота сгустилась. Раздвигая густые кусты, брел наугад. Внезапно до Киреева донесся нервный окрик:
— Кто здесь? Отвечайте!.. Слышите!..
Голос был молодой, нервный.
В первую секунду Павел Семенович подумал, что неизвестный обращается к нему: машинально остановился. Но нет, голос доносился издалека, а темнота стала такой плотной, что он с трудом различал деревья в нескольких шагах от себя.
А незнакомец взволнованно вопрошал:
— Что вы прячетесь? Я знаю, что вы здесь. Лучше выходите!..
Тогда Киреев почти побежал, до боли царапая лицо, руки о колючий кустарник.
Когда обогнул мысок, сквозь деревья отчетливо увидел пламя костра, а в его красноватом свете — костлявую фигуру мужчины. Он стоял спиной к Кирееву и кому-то грозил кулаком.