Это еще больше его расстроило. Ему показалось, что девушка лишилась разума.
Но нет. Клава успокоилась, гордо поднялась.
— Святой брат, — твердо сказала она, — я вас не оставлю нигде... Будем терпеть... Так бог велел.
И прежде чем Киреев опомнился, Клава схватила жилистую волосатую руку мужчины и поднесла к губам.
В эту минуту с улицы донесся шум газика. В комнату вбежал Терехов. В дверях он как вкопанный остановился при виде странной картины. Потом скороговоркой выпалил:
— Несчастье... В лесу... Бурденко тяжело ранен в голову... Учитель без сознания от потери крови.
Раздался душераздирающий крик. Клава подбежала к парню и чуть не вцепилась в его лицо.
— Врешь ты, врешь!
— Тю, скаженная, — подался тот назад. — Что я вру, когда их увезли в больницу.
— Бедный Володя... Это я... я виновата... — И слезы снова потекли по ее щекам.
— Не кощунствуй, сестра моя, — укоризненно сказал мужчина. — На все воля божья.
Киреев оттащил парня в сторону, потребовал от него подробного рассказа.
Павел Семенович был искренне огорчен случившимся.
— Проморгали, — сокрушенно проговорил он. — Вот что, Ванюша, ты теперь у нас, вроде, связной. Сумеешь сходить к лейтенанту?
— Пойду, — охотно согласился тот.
— Спасибо. Передай ему, чтобы до моего прихода ничего не трогали. И никого не допускать. А по дороге загляни к Губиной. Там сержант Догорайко. От моего имени вели ему явиться сюда. Все понял?
— Все.
Терехов умчался.
На улице совсем рассвело. В раскрытую дверь заглядывала серая прохлада. Киреев с наслаждением глотнул свежего утреннего воздуха, возвратился в комнату.
В комнате все было по-прежнему. Псурцев прохаживался возле задержанного, Клава притихла, забилась в угол. Она не поднялась даже, когда с криком вбежала мать. За матерью Клавы вошел Догорайко.
— Раскройте ставни, — приказал ему Киреев. — Потом сходите к моей хозяйке, Антонине Васильевне. Попросите ее быть понятой и найдите еще кого-нибудь, произведем обыск.
— Не имеете права! — взвизгнула старая Титоренко.
Киреев рассердился. Сам того не желая, возвысил голос:
— А издеваться над дочерью можно? Скрывать вот этого... — Не найдя нужного слова, он так и не сказал кого, а просто закончил: — Ведь за это отвечать придется.
Возвратился сержант с Антониной Васильевной и заспанным одноногим дедом.
Соблюдая формальность, Павел Семенович пригласил их спуститься в погреб. Он взял лампу со стола и полез туда первым.
Затхлый воздух ударил в нос. Подвал был большой, прямоугольный, с высоким потолком. В одном углу возвышались две массивные бочки, крышки которых были прикрыты булыжниками. У стены стоял топчан с разбросанной постелью, а рядом столик с деревянной миской и граненым стаканом. На земле валялось несколько пустых бутылок.
Киреев зорко оглядывал земляные стены. Дед охотно светил ему лампой.
— Где-то должен быть выход отсюда, — уверенно сказал ему Павел Семенович.
— Та не, — с украинским акцентом возразил тот. — Це ж погреб.
Но Киреев продолжал шарить по стенам.
Внезапно совсем рядом раздалось громкое кукарекание. Киреев пошел на крик и тут за бочкой увидел лазейку, прикрытую сбитыми досками.
Но прежде чем полезть туда, задержался у бочки. Сделал он это, вероятно, потому, что его внимание привлек булыжник, повернутый набок.
Павел Семенович с трудом сбросил его, поднял круглую крышку, набухшую от влаги. Свет лампы упал на металлическую коробку старинной работы. Она стояла прямо на квашеной капусте, до половины заполнявшей бочку.
Коробка оказалась на редкость тяжелой. От нее пахло плесенью. Но крышка откинулась легко. И тогда понятые ахнули от изумления. В коробке лежали широкие обручальные кольца, изящные девичьи колечки с искрящимися камнями, массивные цепочки, ложки и ложечки, подстаканники тонкой резной работы, круглые пяти- и десятирублевки дореволюционной чеканки, браслеты и медальоны.
— Батюшки! — воскликнул дед. — Неужто золото?
— А вы думаете, медь кто-нибудь станет прятать? — спокойно ответил Киреев.
Он проверил лаз, выходящий в подвал, где кудахтали куры, возвратился в погреб.
Потом все поднялись наверх.
В комнате стало совсем светло. За окнами небо посинело и раздалось в глубину. Разноголосый гомон птиц возвестил о приходе утра.
Неожиданно Губина шепнула Кирееву:
— Павел Семенович, выйдемте-ка в сени.
Удивленный, он последовал за ней.
— А вы знаете, на кого тот, что сидит на стуле, смахивает? — сказала она. — На старосту, зверюгу, что отца Клавиного при немцах сжег.