То же и с Игорем. Не вечен Рюриков сын, стар уже, чего торопиться, подождать - сам преставится. Ан нет, как ни гнал мыслишку, что покуда ждёшь смерти Старого, сам того и гляди состаришься, та подлая, всё одно так и вертелась. Хоть бы уж на охоте по дряхлости шею себе свернул, так он и на охоту-то давно не ездил. Сколь времени носа из Киева не казал, а тут на тебе - пошёл с дружиною полюдье[29] с древлян брать!
Да, как брал! Сильничал, беззакония творил, лютовал без меры. Древляне зубами скрипели. Взгляды бросали, что стрелы калёные, но стерпели, дань поднесли. И Мал тогда стерпел, хоть и поныне не ведал как смог.
Ушёл Игорь, оставив за собою плачь, да лютую ненависть. И, что же, с полпути вернулся - не насытился допреж взятым! А, дружину-то с обозом в Киев отпустил, обратно лишь с ближними гриднями пошёл. Зачем?! Неужто на старости ума лишился? Будто сам смерти себе искал.
Тут уж древляне не роптали, за топоры взялись. В племени всяк муж - воин. Но, Мал всех опередил - с верховой сотней перехватил Игоря. Гридней его кого посекли, кого постреляли, самого же взяли в полон.
Племя смерти Игоря требовало. Все, и охотники, и смерды, и огнищане, и старейшины. Со своим полоном князь волен был по своему поступать, однако людей послушал. Те люди его же ныне и винят.
А, может и верно. Ведь мог тогда оставить Старого заложенным пленником. От живого его больше бы пользы выгадал. Тут впору свою волю Киеву навязать, да и полюдье вернуть, а Игоря держать, меж тем, в порубе[30] хоть до самой его смерти. Но, то ежели разумом мыслить, а Мал кажись и вовсе ни чем не мыслил. Под спудом одно желание - убрать помеху что меж ним да Ольгой, что на пути его к стольному Киеву, вырвать занозу, хоть бы и с мясом.
Так и случилось, что отдал древлянский князь Игоря соплеменникам на расправу. Погибель того лютой была. Озлившись за весь чинимый Киевом урон да позор, порвали Игоря древляне, растянув меж двух берёз. И, не уразумел тогда Мал, что с разбросанным по ветвям нутром Игоря, разлетелись и его чаяния. Утекли в землю вместе с рюриковой кровью.
Над мертвым глумиться не дозволил, да и охочих не нашлось. Игоря погребли с княжьими почестями, как подобает, а справив тризну, Мал сразу же послов к Ольге отправил. Свататься. Сам твёрдо верил, что не откажет ему Ольга, а старейшины его в таком начинании поддержали. Лучших мужей отобрали в посольство. Однако, вскоре гонец из Киева - дескать вдовая княгиня за Мала замуж согласна, но киевская знать недовольна оказанной честью, не самых уважаемых мужей, дескать, от древлян прислали.
Мал такому ответу не подивился, знал, что киевляне кичливы без меры, а потому отрядил другое посольство. Месяц не минул, как сама Ольга с малой дружиной в древлянские земли пожаловала. Тут древляне принялись княжью свадьбу готовить, Ольга же говорит, мол прежде должно ей мужа помянуть, на могиле его тризну справить. Что ж, всё верно, негоже покойников обижать. Древляне Ольгу встретили, столы у кургана накрыли, угощения поставили, меда хмельные. Всё чин по чину. Сами с Ольгой да киевскими воями пировать сели, как по обычаю велено. А, Ольга что ж? Дождавшись, как захмелеют хозяева, велела... всех вырезать!
Киевские ратники резали не ждавших такого древлян, словно овец. А, как расправились, так с княгиней вместе на коней, да только их и видели.
После уж Малу донесли что с его посольствами в Киеве сталось - первых коварная нурманка живьём закопала, вторых живьём же пожгла.
Мал ходил чернее снежной тучи. Как поверишь, что его любая, его лада коварней осклизлой ехидны, кровожадней лютой волчицы? А, как не поверишь? Вон она, древлянская знать, посечённая лживыми ольгиными ратниками! Видать пошутили Боги, одарив ясным ликом навью-упыриху[31]. Иль кровь нурманская, поганая сказалась?..
Народ древлянский колобродил. Бабы причитали, мужи вострили топоры да рогатины. Младшие дружинники натирали до блеска кольчатые брони[32], а хлебнув браги, бахвалились друг перед дружкой молодецкой удалью. Юным, в радость мечами позвенеть. Старшие гридни хмуро глядели изподлобья. У этих души, как и тела покрыты шрамами, оттого о ратной славе им уже не мечтается, однако обиды прощать никто не мыслил, и первее всех сам князь. Но, он же и понимал, что собери в поход хоть всё племя, а Киева ему не обороть. Одно оставалось - у себя ждать киевлян и ратиться с ними под стенами своих городов. Старейшины племени, что случалось не часто, в этом были с князем заодно.
На совете со старшею дружиной порешили собрать ополчение, с коим сесть в Искоростени и прочих больших градах. Баб, детей да иной люд, к топору с рогатиной[33] негодный, увести из погостов в непролазные пущи. Там же оставить малые ватаги удальцов. В лесах древляне дома, а ворогу там - верная погибель. Опустевшие погосты пожечь, чтоб не только поживы, но и приюту киевлянам не осталось. Им хочешь ли, нет ли, а надобно будет везти из Киева обоз, какой лихим ватагам отбить - не мудрёное дело. Тем же ватагам непрестанно жалить вражью рать, чтоб из каждого леска стрелы ждали, чтоб по нужде под куст скопом не менее десятка ходили. К Искоростеню ворогам должно подойти усталыми да изголодавшими. Такого супротивника бить - не труд, а забава. Стольного града им приступом не взять, то и скудоумному ясно. Осадою они лишь сами себя измотают, а как соберутся обратно в Киев тут и ударить. Разметать киевские полки, оросить во славу Перуна, да на радость Пращурам древлянскую землю вражьей кровушкой.
Нурманов из Свенальдова хирда, тех что случится в полон взять, мыслил Мал потопить в болотах, на потеху водяным да русалкам. Киевских воевод лишить глав на могилах посечённой древлянской знати, а вот о простых дружинниках у него иные мысли были. Как и об Ольге.
Коль не захотела по доброму за него пойти, хуже того, обиды чинила, что ж, возьмёт силой. Всё одно его станет! Своевольна плесковчанка, ну да ничего. Как степняки объезжают норовистых кобылок, так и он управится со строптивой бабёнкой. Пойдёт за него, убоявшись позора, раз по другому никак, а там и Киев его будет. Тут то ратники полянские ему живыми окажутся нужнее. Однако ж, этими, потаёнными чаяниями Мал ни с кем не делился.
Всем хороши были задумки, да как часто случается, Боги по-своему судили...
Киевлян ждали летом, они же явились, как сошла распутица. Шли пешими, налегке. Верхом лишь сама княгиня, воеводы да ближние гридни, оттого войско прокормом лошадей не заботилось. Обоза тоже не было. Из припасов то, что в заплечных котомках. Вперёд киевской рати двигались скорым волчьим шагом нурманы, сходу беря не ждавшие беды, не успевшие укрыться в лесах древлянские селения. Люд секли весь нещадно, а из добычи брали одно съестное. Бородатые нурманские вои прошли сквозь древлянские земли как калёный нож сквозь масло, как волчья стая сквозь отару овец. Встали не доходя Искоростеня, а по их кровавому следу скоро подоспела киевская рать Ольги.
Тут Мал сотворил глупость из тех, какие князьям потомки не прощают - вывел древлянское войско в поле на битву. Останься за стенами, сохранил бы людей, так же положил половину ополчения. Добро ещё, вовремя одумался, не дал увязнуть войску в сече с дрогнувшим полянским полком. Отсек бы тогда его нурманский клин от града - все бы остались в поле кормить воронов. И, всё одно, та битва лежала у князя на сердце тяжелей мельничного жернова.
Но, не время ныне тризну править, время - о живых печься. На совете старшие гридни, все, как один рекли то, о чём князь и сам ведал. Мог бы и не спрашивать. Не поздно ещё обернуть всё себе на пользу. Всего то и делов, свершить прежде задуманное. Послать ловких людей собрать да поднять княжьим именем древлян, разбежавшихся по лесам от Свенальдова разбоя. Ими изводить киевское войско, не выходя в поле на битву. Охотничьи отряды бить стрелами из засад. Ночью лихими наскоками вырезать дозорных, да палить шатры. Гонцов в Киев перехватывать всех до единого, паче же захватить обоз с припасами, буде такой снарядят.