Мы понимаем научное дело Леонардо как зачаточную форму того, что раскрылось позднее Тартальей, Галилеем, Бруно, Декартом, Ньютоном - совокупными усилиями многих поколений учёных. Выходит, если в искусстве Леонардо - одна из недосягаемых вершин, то в науке он - всего лишь предгорье? Леонардо - гениальный представитель протонауки? Значит ли это, что если бы наука его времени была более развитой, то он преуспел бы в ней больше? Едва ли. Правильнее видеть его науку столь же совершенной, как и его искусство, но устроенной иначе, чем наша.
Возьмём для примера следующее его наблюдение. «Все ветви дерева на каждой ступени его высоты, взятые вместе, равны соответственно ширине ствола, а все разветвления реки, на каждой ступени её длины, равны, при одинаковом движении, ширине её начала». Чтобы сформулировать такой закон, нужно было увидеть реку как топографически распластанное дерево или узнать в дереве застывшую вертикально реку. Заметив это, Леонардо соединяет разветвления дерева, начиная с последних, непрерывными округлыми линиями и заключает дерево в семейство концентрических сфер - в форму, в какой он изучал любое проявление силы. Но художник не удовлетворяется и этим. «Хотя некоторые рисунки и замечания Леонардо могут дать повод к предположению, будто он знал отношение между интенсивностью света и расстоянием от источника света, но в действительности для выражения своего взгляда он пользовался сравнением между убыванием света вплоть до полной темноты и изменением размеров дуба. Оба тем больше, чем ближе к своему началу». Художник использует дерево-сферу для изучения закона распространения силы и света.
Ольшки, не усматривая в аналогиях Леонардо что-либо «большее, чем литературное украшение», называет это построение «вымученным и курьёзным». Значит, он не видит подлинных истоков и задач фундаментального, «основополагающего», архетипического мышления Леонардо. «В сжатой форме афоризма, сходство которого с формулировкой закона природы вводило в заблуждение не одного исследователя Леонардо, и в многочисленных рисунках он высказывает тот взгляд, что движения звука, земли, теплоты и запаха распространяются подобно волнам воды. Но разве можно принять всерьёз эти заявления нашего художника, если одновременно с этим он утверждает, что и мысли наши распространяются подобно воде расширяющимися кругами?». Не только можно, но и должно! Убеждение в том, что человеческое мышление - явь того же порядка, что движение стихий, слишком принципиально для всех воззрений Леонардо, чтобы с ним не считаться. Всё движение мира имело для него смысл мышления: завершаясь в человеке, оно начинается в вещах. Но Ольшки не желает видеть в исканиях Леонардо поиск нового, взамен средневекового, всеохватывающего единства мира. Он твёрдо верит, что он искал ту самую науку, которую мы, наконец, обрели.
Мы сильно преувеличиваем связность наших познаний. Его неделимую науку мы расчленили по линиям систематики современного знания на ботанику, оптику, гидравлику, космологию и т.д. и оценили каждый отрезанный ломоть по степени его соответствия результатам нынешних дисциплин - успехам, каких они достигали по мере удаления от сердцевины цельного знания. Но если наша систематика так хороша, что годится для препарирования Леонардо, то почему же она непригодна для чаемого «синтеза» нашего знания? Почему все попытки такого «синтеза» неизменно оборачиваются конфузом? Кто из знатоков современной науки в состоянии разобрать, где её начала и где концы?
Нет, не это бессвязное скопление 30000 научных дисциплин он предвещал и не о нашей науке он грезил. И, значит, не нам судить научную мысль Леонардо - не менее, чем к нам, она обращена к будущему.
«Во все века людям хватало наличных сведений для объяснения всего на свете. Всплески же большой обзорной мысли легко уподобляются пробужденью среди ночи - во исполнение детской потребности окинуть взглядом своё местопребывание и, удостоверясь в чем-то, снова нырнуть в блаженное небытие. И никогда не успеваем мы разглядеть толком ни самих себя, ни очертаний колыбели, где мы спим. Таким образом, разновременные домыслы о ней суть лишь собственные, возрастные наши отражения в бездонном зеркале вечности...».