Леонардо бесконечно изощрён в живописании мира существ, вольно или невольно мучимых человеком. Страдающие невинные младенцы, побиваемые малые дети - это козлята, птенцы, пчёлы, рыбы, орехи, маслины, желуди - вся пища, которая была живой. Рыбы, гибнущие в кипящей воде; бесчисленные поколения, поедаемые человеком с икрою беременных рыб; леса, обращаемые в пепел; переломленные кости деревьев, свежёванная земля - вот персонажи загадок художника. Разгадать их - значит увидеть мучимую человеком жизнь. Человек - самое злое животное - вот разгадка подавляющего большинства «пророчеств». А главная загадка Леонардо - это сам человек, творящий бесконечное насилие над естеством.
Повествуя о вселенском рте - могиле бесчисленных существ, которые кончили дурной и насильственной смертью, Леонардо извлекает из этой фантасмагории всеобщий, предвосхищающий «ноогенез» Вернадского, закон природы: «Большая часть одушевлённых тел пройдёт через тела других животных». Этот закон захватывает и человека; Леонардо рассказывает, как один человек путешествует по внутренностям другого - образ, каким Гамлет через столетие будет эпатировать англичан.
К этой серии примыкают загадки из мира техники - предсказания насчёт того, как нечто страшное выйдет из-под земли или из недр или из тёмных и мрачных пещер. «О, чудовищный зверь! Насколько было бы лучше, если бы ты вернулся в преисподнюю! (О золоте)».
«Слышны будут жалобные крики, громкие визги, хриплые и разъярённые голоса тех, кого будут мучительно обнажать и, наконец, оставлять голыми и без движения; и это будет по вине двигателя, который всё вращает». Это не «прима мобиле», а всего лишь шелкопрядильня, увиденная как выросшая до вселенских размеров камера пыток.
Истязателем природы предстает и человек техники. «Все животные изнемогают, наполняя воздух стенаниями, леса уничтожаются, горы разрыты, чтобы извлекать порождаемые в них металлы».
Если человек и центр мира, так центр только его порчи.
Здесь Леонардо, казалось бы, не столь уж далёк от христианской концепции природы, испорченной падшим человеком. Но он отвергает христианский план спасения. Напротив, как раз безумие этого плана и составляет предмет второй по численности серии его пророчеств. Здесь собеседникам Леонардо загадывается культура.
Загадка: «Несчастные женщины по собственной воле пойдут обнаруживать мужчинам свои похоти и свои постыдные и сокровеннейшие дела». Разгадка: «О братьях-исповедниках». Вот и всё, что усматривает Леонардо в таинстве исповеди. Он смеется над людьми, верящими в Сына, а храмы строящих только Матери. И верх бессмыслицы, апория для него почти зеноновская - таинство литургии в страстную пятницу: плач великих народов о смерти одного человека.
Культура для Леонардо пуста: воздушное тело - загадывает он книгу. И вот решающее свидетельство - ведь мы слышим художника, работающего с иконописной традицией: «Люди будут обращаться с речью к людям, которые не будут слышать, у них будут открыты глаза, и они не будут видеть; с такими они будут говорить, и им не будет ответа; они будут просить милости у тех, кто, имея уши, не слышат; они будут светить тем, кто слепы». (О картинах святых, которым поклоняются)».
Если присовокупить к этим двум сериям научные («философские») загадки, то почти вся тематика леонардовских пророчеств будет исчерпана. Здесь загадываются сон, тень, сфера Солнца, полусфера Земли, ком снега, растущий в падении, яма (удивительная вещь, которая тем более растёт, чем больше от неё отнимают). За пределами этой системы остаются совсем немногие, собственно литературные, находки Леонардо, обязанные чисто художественной впечатлительности - такие, например, как свирепые рога могучих быков, однажды привидевшиеся ему ветреной ночью в мятущихся тенях фонаря.
Таким, судя по «Пророчествам», видел божий мир Леонардо - мир без единого проблеска смысла. Что же они прорицают? Всё, что угодно, но, кажется, только не его живопись. И не науку. «Предначертания» и «предвестия» Леонардо - констатации непреложных фактов, а не постановка разрешимых проблем. Спрашивать можно разве что о том, почему Конец Света всё ещё медлит. «О правосудие Бога, почему ты не проснёшься, чтобы увидеть, как обижают твою тварь!».
Познание в таком мире не имеет смысла: как можно мыслить бессмысленное? С таким опытом уходят в пустыню, как Иероним, или начинают интересоваться хитроумием дьявола, как Фауст, но не устремляются в анатомическую мастерскую, дабы предаться, как Леонардо, «нечеловечески тяжёлой и отвратительной работе в анатомических школах, рассекая трупы преступников, чтобы проследить пути природы».