Рынок тянул его с детства. Он мечтал в годы отрочества о восточных рынках, как мечтал сегодня о море, лежа в иерусалимской маленькой квартирке в доме с окнами-бойницами. Караваны верблюдов со смуглыми погонщиками, закутанные в паранджи женщины, горы тюков с товарами, пирамиды фруктов, блеющие овцы и горы пряностей. Гортанные крики торговцев и болтовня покупателей, старик —водонос у мокрого фонтана, мухи, облепившие выброшенную требуху, худые коты и проворные желтоухие собаки, бегающие за котами. Между улицами Агриппас и Яффо он нашел свою мечту – хотя верблюдов и закутанных в пестрые ткани женщин в ней не было. Но все так же хрипло орали торговцы, тянули за края одежды живописные нищие, шумел люд торговый, и зеваки шатались среди рядов, пробуя то одно, то другое лакомое блюдо. Знакомый фалафельщик, у которого наш герой обедал, с удовольствием протягивал ему шарик фалафеля, обильно смоченный в тахинном соусе, и осведомлялся о здоровье. Студент отвечал ему, усердно копируя гортанные «хет» и «айн», вызывая улыбку одобрения на лице собеседника.
– Ай да «русский», – удивлялся тот, – совсем как наш… как йеменец, разговаривает…
Пирамиды красной паприки и желтой куркумы не интересовали нашего героя. Он искал счастья в лавочках, где торговали стариной. Долго вертел в руках старинные столовые приборы, номерки от квартирных дверей, старые монеты, погнутое пенсне почившего в бозе доктора, перелистывал выцветшие афиши, вдыхая запах нафталина, нырял в тюки с подопревшими старыми одеждами, взвешивал в руке погнутый перочинный ножичек и вздыхал о своем безденежье. Как же хотелось ему прийти в эту лавку с мешком золотых цехинов или, хотя бы, с толстой пачкой кофейного цвета стошекелевых купюр, и, не торгуясь, купить себе ровно те вещи, которые усладили бы его взор в узких стенах комнаты… Чего греха-то таить, тогда и дом купить можно, тоже старинный, в квартале Нахлаот, что за улицей Агриппас, на другой ее стороне, где в тени лениво читают газеты старики, где молодая девушка аккуратно катит коляску с первенцем, и по Шаббатам раздается из синагог дружное пение молитв, и в каждом окне горят свечи.
Так, мечтая и пропуская лекции, бродил студент по базару, ища золотую рыбку, а воздух с каждым днем становился все холоднее, и вот, пришли тучи вслед за дождем. И помрачнел рынок, залитый тугими струями воды, и наступил светлый праздник Ханука, когда множество свечей загорается в специальных ящиках со стеклянными стенами, выставленными за окна, у калиток во дворы, где одинокое дерево да закрытый металлической крышкой старый колодец, где летом играют дети, а зимой свищет унылый и страшный иерусалимский ветер.
В этот день он забрел в лавку старьевщика и удивился – вместо говорливого и нудного старика-хозяина в лавке сидела молодая женщина, аккуратно и просто одетая. Глаза у нее были серые и бездонные – студент глянул в них острым взглядом прожженного донжуана и утонул в ответном взгляде. Время остановилось, старые часы на стене перестали болтать языком маятника, в груди стало сладко-сладко, и ноги сами подкосились. Студент опустился на старый арабский резной табурет и осовело уставился на незнакомку. Та улыбнулась ему:
– Ищете шкатулку с секретом? Или табакерку с мечтой? Или книгу, где все написано?
– Мне бы…, – промямлил он, подыскивая слова и выражения, – мне бы.., – и вдруг неожиданно выпалил
– Мне бы научиться летать!
Улыбка на лице новой хозяйки лавки стала еще шире. Казалось, ее глаза излучали тепло. Она ласково потрепала студента по голове нежной округлой рукой, отошла ко стенному шкафу, за затуманенными стеклами которого не было видно ничего, кроме отражения, и вынула оттуда небольшой камушек янтарно-желтого цвета. Это и был янтарь, в котором миллионы лет назад, когда Бог был молодым и веселым Творцом всего, застыла маленькая мушка. Камень ожил на нежной ладони, от него потянулись желтые лучики, заиграли в них пылинки. Вся комната наполнилась каким-то жужжащим жаром, пламя свечей выросло и начало переплетаться, образуя буквы, огненные буквы, свивавшиеся в слова:
«Огонь, любовь, вечность, душа»
Ошеломленный, глядел наш студент на неведомый новый «мене, текел упарсин», не в силах отвести глаз от танцующего пламени. Через силу пробормотал