Выбрать главу

Де Ридфор галопом подскакал к королю.

   — Говорил я тебе, что он предатель! — выкрикнул он. — Говорил я тебе!.. — Не находя слов, он махнул рукой в ту сторону, где исчез Триполи.

Керак, который скрючился в седле, едва дыша, поднял голову. Он потерял большую часть своих людей — кто погиб, кто умирал сейчас, измождённый, валяясь на земле, с безразличием во взгляде.

   — Не Триполи привёл нас к этому, — сказал он. — А ты, тамплиер.

Де Ридфор стянул шлем; глаза его щипало от пота, и он отёр их полой сюрко, отчего ему, разумеется, ничуть не полегчало. К нему подбежал сержант с мокрым лоскутом, но и это не помогло.

   — Мы ещё победим. Такому отребью нас не одолеть. — Он ожесточённо поскрёб лицо; щёки его ныли.

Был полдень. Зависшее над головой солнце било наотмашь по склону. Магистр не ел со вчерашнего дня и не пил ничего с рассвета. Раненая рука, примотанная к туловищу, ныла от плеча до кончиков пальцев.

Он не верил, что они побеждены. Бог не отдаст Иерусалим язычникам; если его войско падёт — Иерусалиму конец.

Склон перед магистром был истоптан в пыль. Чуть поодаль лежал мёртвый конь. По широкому, залитому солнцем холму простёрлись воины — кто мёртв, кто ранен, кто слишком устал, даже чтобы поднять голову. А у подножия стояли сарацины, непробиваемые как стена.

Король тихо сказал:

   — Мы побеждены. Иерусалим беззащитен. Да смилуется Господь над моими женой и ребёнком.

Де Ридфор рывком повернул к нему голову, хотел сказать что-то саркастически-уничтожающее, — но решил, что игра не стоит свеч. Он направил коня мимо короля, туда, где, слезши с измотанного коня, стоял и смотрел вслед Триполи Раннульф Фицвильям.

   — Я же говорил, что он предатель, — повторил де Ридфор, но Раннульф, даже не взглянув на него, пошёл прочь, ведя в поводу коня.

Де Ридфор устроил руку на луке седла. В груди у него ныло. Он смотрел вниз, на стойкую, несминаемую стену сарацин. Страх волной подступил к сердцу — магистр отбросил его. Он найдёт выход. Он — Жерар де Ридфор, не ведающий поражений. Бог не допустит его поражения. Он стал пристальнее смотреть на сарацин, выглядывая то, что просмотрел раньше, — слабину, ключ к победе. Однако взгляд его наткнулся на нечто иное.

Чуть ниже, на истоптанном склоне, Раннульф Фицвильям и Стефан л'Эль складывали камни в кучку. Остальные рыцари строились перед этим примитивным алтарём. Вот Раннульф выпрямился, обнажил меч и воткнул его меж камней остриём вниз — точно крест.

У де Ридфора перехватило дыхание. Они собираются служить мессу! Впервые он видел, как это делается, — ересь, преступление, в которое не стоит быть замешанным офицеру. Де Ридфор оглянулся — не видит ли кто ещё. Он понял: Раннульф считает, что они обречены, а потому нет нужды прятаться.

Магистр спустился поближе к ним. Тамплиеры молча собирались к причастию. Раннульф стоял перед алтарём; подняв руки и склонив к кресту голову, он начал мессу. Остальные произносили молитвы вместе с ним — «Credo», «Miserere», «Domine, non sum dignus». Слушая всё это, де Ридфор закаменел. Мир разбился, как яйцо, и всё в нём было ново. Он вдруг осознал свою неправоту. Он слишком мало думал. Ему казалось, что он вынашивает великие планы, — на деле же он всего лишь возился в своём крохотном закутке. Теперь правда разверзлась перед ним, подобно бездне.

Они проиграют. Он проиграет. Так хочет Бог.

Раннульф воздел чашу перед перевёрнутым мечом.

   — Это моя кровь.

Де Ридфор продвигался вперёд, к краю последнего ряда, к юноше-рыцарю, который с открытым ртом смотрел на происходящее. Магистр перекрестился. Древние слова, знакомые ему с детских лет, прозвучали сейчас будто впервые. Он знал: Бог здесь, Бог следит за этой битвой. Он, Жерар де Ридфор, привёл рыцарей Господних сюда, к погибели. Чаша дошла до него — сухая. Вместо облатки — клочок травы. Он притворился, что пьёт из чаши, прикусил травинку. Раннульф шёл вдоль ряда. Колени де Ридфора дрожали. Он боялся, как малое дитя. Раннульф остановился перед ним.

   — Бог даёт тебе это. — Он поцеловал де Ридфора в губы. А потом ударил — безразлично, как любого другого рыцаря. Де Ридфор упал на колени, как любой другой рыцарь, и взмолился Богу о прощении.

Стефан с усилием поднялся с колен; кольчуга тянула его вниз, тело под ней гудело и ныло, кожа горела, лёгкие болели, язык распух и высох. В голове не было ни единой мысли.

Он стоял, глядя вниз, на сарацин, и пытался разжечь в себе горячую праведную ненависть, — но в нём остался лишь слепой ужас. Он перекрестился. Подумал о Медведе, о Фелксе. Он пошёл к коню, что стоял с опущенной головой и остекленевшим взглядом в нескольких ярдах от алтаря, и взобрался в седло. Конь едва шевелился, но всё же понёс его по вытоптанному склону туда, где стояли Раннульф и Эд. Их кони, понуря головы, стояли поодаль.