— А так ли это на самом деле?
— Своя рубашка ближе к телу. Это, однако, равви, не великая печаль. Неурядицы бытовые исправимы без больших осложнений. Иное настораживает.
И Фома повел неторопливый рассказ, не упуская никаких подробностей, о сложившемся уже разномыслии по отношению к многобожникам; о новшествах, какими дополняет и даже изменяет его, Иисуса, Сына Божьего апостол Павел со своими сторонниками, о том, что кроме Павла появились новые осмысливатели его, Мессии, проповедей, новые оценки его смерти на кресте и телесном вознесении.
— Евионеи признают законы Моисея, утверждая, что, живя лишь по ним, обретешь спасение. Тебя, Сын Божий, они чтут за человека, получившего божественную силу только при крещении. Проповеди апостола Павла они не признают за божественные, и вместе с ревнителями законов Моисея устраивают на него всяческие гонения. Он даже вынужден был, пользуясь правом римского гражданина, прибегнуть к покровительству римских властей. Слухи о нем прошли, что казнен он по приказу императора.
Тяжелый вздох, ибо Фома считал, что неприятно слушать Мессии о разномыслии среди уверовавших в него, но разве можно от него что-либо скрыть. Малая неправда, и он сразу же схватит за руку.
— В Александрии проповедуют именем твоим, Сын Божий, будто Всевышний заключен в самом себе, и он источник всякого бытия. Из него, подобно лучам солнечным, истекают божественные существа — Зоны. Из них образуется видимый мир, в котором божественное и телесное перемешаны меж собой. Противоположность их и является причиной начала зла в людях и демонах, а Высочайшее Божество постоянно заботится поддержать в человеческих душах мысль об их высоком происхождении и укрепить их в борьбе с материей. Ради этого Всевышний послал на землю первого Зона для спасения людей. У тебя, Иисус, по их разумению, прозрачное тело, поэтому распятие твое было только кажущимся. Иные же, в той школе, говорят иначе: небесный Христос оставил человека Иисуса при распятии и возвратился к Всевышнему.
Иисус внимательно слушал ученика своего Фому, поражаясь краткостью его изложения, отображающих суть новомыслия, и пытаясь вместе с тем определить, хорошо ли все это разномыслие для главной его идеи о Царстве Божьем на земле для всех или плохо. Не утонет ли самое существенное в его религии в подобных мелочных разногласиях?
— В Антиохии есть общины, проповедующие схожее с александрийцами. Разница лишь в том, что если александрийцы признают Бога Авраама, Исаака, признают законы Моисея, то антиохские проповедники совершенно отрицают Священное Писание, Заветы и Пророков.
Апостол Фома продолжал, стараясь быть предельно точным, но кратким, о лжепророках, как он назвал тех, кто по своему разумению трактует учение Христа; о манихействе говорил, в котором как бы переплелись идеи Иисуса и зороастризма; о монархианах, которые совершенно отрицали божество Иисуса Христа, приписывая ему лишь преподанную от Бога силу; о патрипассианах, утверждавших, будто сам Бог Отец воплотился в Христа; об алогетах говорил, о терапевтах — Фома вел свой неторопливый рассказ, а Иисус продолжал оценивать то, что напластывалось на его учение, и пока еще не очень четко и не очень уверенно начала завоевывать у него главенствующую позицию мысль не только о важности противоречий в среде уверовавших в него, но и нужности подобных противоречий.
«Приспосабливая к своему умопониманию, к своим интересам, они составят основу моего учения, а значит, обеспечат ему долгую жизнь. Быть может, вечную».
Важно было теперь определиться, что можно и нужно поддержать, что отторгнуть. На это нужно время. Для серьезных раздумий. И когда Фома собрался было перейти к рассказу о повседневной жизни главных из христианских общин, Иисус остановил его.
— Меня ждет Отец мой Небесный для совета. Завтра вызывай меня. Если не снизойду, повтори это же на следующую ночь. Молись при свечах, и узришь меня вновь.
Следующую ночь апостол Фома провел в безрезультатных молитвах, но Сын Божий не предстал пред ним, ни видения никакого не случилось. Расстроился он несказанно. Весь день не взял в рот ни крошки, лишь дважды испил по глотку разбавленного вина и молился, молился, обвиняя себя в смертных грехах, хотя и не зная в каких.
Вторая ночь. С трепетом душевным зажег он свечи и пал ниц. Истово бил поклоны, шепча беспрестанно молитвы. Вскоре, как и в первую ночь, почувствовал полную пустоту в себе, отрешенность от всего земного. И вот — отверста дверь на небе, и голос, схожий со звуком трубы, позвал: