Доктор Трабаккио во всем без обиняков признался; казалось, он даже находил удовольствие в том, чтобы смущать судей душераздирающим описанием своих злодеяний, особенно подробностями сговора с сатаной. Церковники, присутствовавшие на суде, прилагали немыслимые усилия, чтобы побудить доктора чистосердечно покаяться и осознать свои грехи, однако тщетно, ибо Трабаккио лишь смеялся и издевался над ними. Обоих, старуху и доктора, приговорили к сожжению на костре.
Дома у Трабаккио произвели обыск, найденные деньги, за вычетом судебных издержек, передали больницам. Правда, в домашней библиотеке не нашлось ни единой сомнительной книги, не удалось обнаружить и каких-либо приборов, которые указывали бы на занятия черной магией. А вот дверь подземелья, которое, судя по выходящим из каменных сводов патрубкам, служило лабораторией, не поддавалась ни отмычкам, ни взлому. Тем не менее слесари и каменщики попытались под присмотром судейских проникнуть в подземелье, они почти вошли туда, как вдруг навстречу повеяло стужей, из тьмы раздались жуткие крики, завыл ветер, сердца людей охватил неизъяснимый ужас, и все сломя голову кинулись бежать прочь, чтобы не потерять от страха рассудок. С церковниками, посмевшими приблизиться к входу, повторилось то же самое, поэтому не оставалось ничего другого, как дожидаться из Палермо одного старого монаха-доминиканца, про которого шла молва, что перед его святостью и душевной твердостью бессилен сам дьявол. По прибытии в Неаполь доминиканец согласился положить конец чертовщине в подземелье, он отправился туда с крестом и ладаном, сопровождаемый множеством священников и судейских, которые, впрочем, остались поодаль от входа. Старик подошел с молитвой к двери, сразу же поднялся рев и вой, злые духи оглушительно захохотали. Но монаха это не смутило, он возвысил голос, поднял распятие и окропил дверь святою водою.
― Подайте лом! ― крикнул он.
Дрожа от страха, паренек-каменщик подал ему лом, и, едва монах навалился на дверь, та с оглушительным треском распахнулась. По стенам подземелья зазмеились синие язычки пламени, из темноты пахнуло жаром и гарью. Несмотря ни на что, доминиканец шагнул было через порог, но тут каменный свод обрушился, весь дом аж содрогнулся, из развалин взметнулось пламя, мигом охватив все вокруг. Старику и остальным пришлось поспешно отступить, чтобы не сгореть или не оказаться погребенными под обломками. Люди выскочили на улицу, и в ту же минуту заполыхал весь дом. Сбежавшийся народ кричал, ликовал, глядя, как горит дом колдуна, никто не пытался потушить пожар. Вскоре крыша рухнула, дерево внутри дома быстро выгорело, дольше всего держались здоровенные стропила. Вдруг народ вскрикнул ― со шкатулкой под мышкой на одну из тлеющих балок шагнул мальчик, двенадцатилетний сын Трабаккио. Это видение длилось лишь миг, затем все скрыло взметнувшееся пламя.
Когда доктору сообщили об этом, он явно обрадовался и на казнь пошел с вызывающей дерзостью. Палач был настроен весьма зло, а потому переусердствовал и, привязывая Трабаккио к столбу, затянул узлы слишком крепко, но тот лишь рассмеялся и сказал:
― Гляди, как бы веревка у тебя самого в руках не загорелась.
Монаху, подошедшему к нему напоследок, Трабаккио страшным голосом крикнул:
― Прочь! Пошел вон! Неужто ты веришь, что я стану веселить вас моими муками и смертью? Нет, мой час еще не пробил!
Уже начали потрескивать дрова, но как только пламя приблизилось к Трабаккио, оно вдруг ярко вспыхнуло, будто разгорелась солома, и тут с дальнего холма до площади донеслись раскаты хохота. Посмотрев туда, народ содрогнулся, ибо увидел доктора Трабаккио живым и невредимым, в черном камзоле, пурпурном, отделанном золотым шитьем плаще, из-под складок которого торчала шпага, с красным пером на шляпе и со шкатулкой под мышкой, короче, таким, каким его обычно видели на улицах Неаполя. Всадники, сбирры, сотня мужчин бросились к холму, но колдуна и след простыл. Старуха же скончалась в ужасных муках, проклиная злодея-господина, подбившего ее на бесчисленные преступления.
Таким образом выходило, что Игнац Деннер и есть тот самый докторский сынок, который, благодаря черной магии своего отца, спасся тогда из пламени пожара с таинственной шкатулкой. Сызмальства обучал его отец этой магии, так что юная, еще не созревшая душа была уже прозаложена дьяволу. После того как доктора Трабаккио бросили в тюрьму, сын остался в подземелье среди духов, покорявшихся воле отца-чародея, однако и эти чары рухнули, не устояв перед монахом-бенедиктинцем; тогда мальчик привел в действие секретный механизм, начался пожар, который за считанные минуты спалил дом дотла, сам же мальчик выбрался из пламени целым-невредимым и через потайной ход бежал в лес, где отец заранее показал ему укрытие. Вскоре туда же явился и доктор Трабаккио, позднее они обосновались в развалинах древнеримского здания в трех днях пути от Неаполя; вход в развалины был хорошо замаскирован, ибо входить надо было через пещеру. Здесь доктора Трабаккио с ликованием встретила большая разбойничья шайка, которой он уже давно помогал своей черной магией. Разбойники даже избрали его своим атаманом, а впоследствии ― предводителем всех шаек, орудовавших в Италии и на юге Германии. Впрочем, доктор Трабаккио отказался от этой чести, ссылаясь на особые обстоятельства, которые заставляют его вести кочевую жизнь и не позволяют ему связывать себя какими-либо обязательствами, однако доктор согласился и впредь помогать разбойникам своим, чародейством, а также навещать их время от времени. Тогда разбойники решили сделать своим главным предводителем Трабаккио-младшего, чем весьма порадовали доктора; таким образом, сын остался среди разбойников, и, когда ему исполнилось пятнадцать лет, он действительно стал их главарем. Вся его жизнь была отныне заполнена различными злодеяниями, он посвятил себя тайному сатанинскому ремеслу, секретам которого его продолжал обучать отец, навещавший сына и порой проводивший с ним в пещере по целой неделе. Разбойничьи шайки становились все более дерзкими и наглыми, поэтому неаполитанский король принял против них весьма суровые меры, но еще разрушительнее оказались внутренние раздоры, они-то и положили конец союзу разбойничьих шаек под предводительством единого главаря, которого уже не могло уберечь от коварного кинжального удара даже перенятое от отца чародейство, настолько ненавистен стал он всем разбойникам из-за своей гордыни и безмерного властолюбия. Тогда он бежал в Швейцарию, назвался там Игнацем Деннером и под личиной странствующего купца начал разъезжать по немецким ярмаркам, а вскоре собрал вокруг себя остатки прежней шайки, и его, бывшего предводителя, вновь избрали главарем. Трабаккио-младший сообщил суду, что его отец жив, он навестил сына в тюрьме, пообещал спасти от казни. Но теперь стало ясно: божественное Провидение, избавившее Андреса от смерти, лишило отца его прежней дьявольской силы, поэтому он, Трабаккио-младший, отрекается от черной магии и принимает смертный приговор раскаявшимся грешником.
Услыхав все это от молодого графа, Андрес ни на минуту не усомнился, что именно шайка Трабаккио напала в свое время под Неаполем на его любимого господина; так же твердо он был уверен и в том, что в образе сатаны к нему являлся в темницу Трабаккио-старший, чтобы подбить на побег. Теперь Андрес до конца осознал, какой опасности подвергался с тех пор, как Игнац Деннер переступил порог дома, но по-прежнему не вполне понимал, почему этот злодей выбрал именно бедного егеря с женой и егерскую хижину, которая не сулила особой поживы.