– А где моя кацка (качка)?
– Выбросили.
– А поцему?
– А вот твоя новая кроватка стоит.
– Не надо кроватку, надо кацку!
– Качка твоя сломалась, выбросили. Вот, кроватку тебе купили. Смотри, какая хорошая.
Потрогал рукой:
– Не кацается!
– Так это же не качка, а кроватка. Качку в магазине не продают.
– Папа мне сделал кацку, пусть еще сделает!
– Так нет у нас материала. – Старались как-то его успокоить: – Кровать тебе больше качки понравится. Вот увидишь.
Вечером я раздеваю его, кладу в кровать. Он сокрушенно так говорит:
– Кацать нельзя.
– Нельзя, Игореша.
И тут он поднимается и ручонками бьет по матрасу сверху вниз, а матрас пружинный, поддался и закачался.
– Кацается. Давай кацай, кацается!
– Что ты, Игореша? Так не качают.
– Кацай, казала!
Он опять надавил на пружины, но они, на мое счастье, заскрипели.
– Все! Ломается твоя кроватка!
– Как ломается?
– А ты послушай, как скрипят пружины. Еще немного, и вообще не на чем будет спать.
Игорь, со вздохом:
– Тогда не кацай. Не надо.
Так мы его и отучили от качания. Качка не работает – зато мамин голос работает. Я ему спою и колыбельную Моцарта, и «Шла дивизия вперед», и партизанские, и русские, и частушки, а он все слушает и слушает очень внимательно. На каждую песню – своя реакция. Настроение той или иной песни находило живой отклик в его душе. На грустную песню – очень печальные затуманенные глаза, на веселую песню – радостная улыбка, смех и жесты руками – еще, еще! Руками как бы пританцовывал. Я думаю, с тех пор он и полюбил музыку. Перепою все, что только вспомню, лишь бы уснул. И вот, когда мне казалось, что он наконец уснул, я переставала петь. Игорь тут же открывал глаза и кричал:
– Пой!
Во дворе дома. На переднем плане – Игорь, за ним – Владимир
Муж часто потакал ребячьим шалостям. Еще будучи совсем крошечным Игорь требовал:
– Папа, оци (очки)!
– Игорь, ты разобьешь.
– Неть!
Он надевал очки и гордо смотрел на папу. Потом, закидывая ногу на ногу, гордо-требовательно произносил:
– Куить!
Папа давал ему папиросу, конечно, незажженную, и Игорь принимал позу, точно как папа. Кстати, муж как-то особенно красиво курил, элегантно держа папиросу. И крошечный Игорек точно воспроизводил эту позу. Сидел в очках с папиросой и молча смотрел на папу. Я не знаю, кем он себя воображал в этот момент, кто он такой? Смотреть на это было невероятно смешно. В конце концов, как и следовало ожидать, очки слетали и разбивались вдребезги:
– Ну, и что мы теперь будем делать?
Игорек пожимал плечиком:
– Пости, папа, я ицяинно, я ненарочно.
Иногда в подобных случаях папа сопротивлялся:
– Не дам. Разобьешь!
– Неть! Казала, неть и неть! – Он почему-то иногда говорил «сказала» или «приказала». И папочка в очередной раз давал очки. Наверное, очков пять Игорь перебил.
Кстати, меня ребята с одного раза всегда слушались. Я в таких случаях брала ремень и говорила:
– Не будешь слушать – ремень пойдет в ход!
Вовику, как старшему, иногда попадало. Мне казалось, что он может предотвратить конфликт, а он, наоборот, заводил Игоря. Поэтому Володе, может быть, даже излишне попадало. Игорь умел выходить из конфликтных ситуаций. Как только скажешь:
– Сейчас беру ремень!
Все! Все закончено, все забыто. Игорь садился, складывал ручки и сидел как паинька:
– Видишь, мамочка, я колеший (хороший).
Ну как его тронуть, у меня руки и опускались.
– Ну смотри, всыплю в следующий раз!
– Ладно, а сейчас я колеший!
Ремня он панически боялся. Вова, которому уже попало, стоял тут же рядом и ворчал:
– Подлиза, подлиза хитрый.
Но надо сказать, что Игорь всегда запоминал, чем я недовольна, и старался меня не огорчать. Уже будучи взрослым, он вспоминал: «Папу мы не боялись».
Действительно, насколько я помню, отец ни разу не поднял на них руку: он как-то и без этого умел с ними договориться, а мне порой не хватало выдержки.
Говорить Игорь начал очень рано и в год говорил практически всё. Даже научился выговаривать букву «р», чем очень гордился, повторяя «рррак», «рррыба» и демонстрируя все свое умение.